проведенных с дочерью, я держала себя в узде и задавалась вопросом: что бы сделали мои родители в этой ситуации? Потом обычно делала все наоборот. Поначалу страх неудачи постоянно ощущался в нашей семье, и только я осознавала его зловещее присутствие. Но любовь к Хизер помогла преодолеть все препятствия. И, как я и ожидала, когда Хизер подросла, на меня легла задача ответить на вопросы о ее прошлом. Не всегда это давалось легко, но я дорожила возможностью развить узы взаимного доверия и уважения.
В 2003 году, согласно установленному мною двухлетнему испытательному сроку материнства, мы с Робертом полетели на Гавайи и провели уединенную свадебную церемонию, на которой присутствовали только мы вдвоем и священник. На укромном утесе, расположенном на острове Кауаи, с видом на прозрачные голубые воды, мы обменялись клятвами, обязуясь навсегда стать родителями Хизер. Материнство стало моим любимым наркотиком, и я была от него зависима. Тогда я поняла, что мне нужно больше.
Став мамой, я значительно изменилась и в другом плане, вне материнских обязанностей. На вопросы о моей семье я стала отвечать более открыто и честно. Я перестала отказываться от приглашений выступить в местных школах, где книга «В диких условиях» вошла в список обязательных к прочтению. Когда ученики спрашивали о детстве Криса – что случалось каждый раз, – я старалась, не осуждая родителей, говорить правду. Я напоминала аудитории, что мои родители – обычные люди, а людям свойственно совершать ошибки. Я приводила примеры их хороших поступков наряду с неудачными, по моему мнению, решениями. Однако линия, которой я придерживалась, становилась все более узкой и скользкой, особенно после того, как мама и папа начали чаще выступать с собственными разъяснениями и рассказывали совсем другие истории о нашей семье и о том, каким было наше детство.
Часть года родители проводили в том же городе, что и я, и вскоре они узнали о спорах, которые я вела о нашей семейной жизни. Они начали с пренебрежением выражаться обо мне в разговорах с местными и в церкви, а одним из их любимых объяснений у них было такое: «Карин просто злится, потому что мы завещаем все наши деньги на благотворительность». Мы ходили в разные церкви, но слухи быстро распространяются между паствами. Их комментарии меня очень обидели, но не удивили.
Самым большим оскорблением было непростительное, на мой взгляд, посягательство на убеждения Криса. Мама постоянно использовала последние слова Криса против него. «Карин, я не понимаю, о чем ты, – говорила она, когда я затрагивала болезненные воспоминания из детства, пронзая меня изнутри своим мелодичным тоном. – Разве ты не помнишь, что Крис написал в прощальной записке? Он признался Богу, что прожил счастливую жизнь. Ему не на что было жаловаться». Они сообщили родным, что они рожденные свыше христиане, а мне сказали, что все начисто стерто – обсуждать нечего. Меня возмутило, что они использовали религию как оправдание для своих злодеяний, а также то, что я позволила им использовать книгу Джона в качестве новой Библии – если чего-то нет, значит, ничего и не было. Меня возмутило, с какой легкостью они использовали незавершенную историю Криса в попытке переписать свою собственную.
– Вы очень ошибаетесь, используя Бога таким образом, – предостерегала я их. – В своих последних письмах ко мне Крис писал, что для него жизнь началась во время учебы в колледже после того, как он уехал от вас двоих. Это та жизнь, о которой он говорил. Ты знаешь, что это правда – он сказал, что сам тебе это говорил, и я не знаю, как ты можешь утверждать обратное.
Мама засмеялась:
– Бог накажет тебя за то, что ты не почитаешь своих родителей, Карин. Разве ты не помнишь Его заповедь? Мне жаль тебя, потому что ты не сможешь присоединиться к Крису и к нам на небесах.
И так продолжалось каждый раз, когда я общалась с родителями. По мере того как они все чаще оказывались в центре внимания, мы с братьями и сестрами все сильнее злились из-за той лжи, которую они несут. Я больше не могла защищать родителей, и лучше бы они тогда перестали настолько усложнять мои попытки. Конечно, необходимо прийти к какому-то компромиссу в справедливом отношении к Крису и к самим себе. Но мне нужна была поддержка. Все мои братья и сестры справлялись с чувствами по-разному. Кто-то из нас был готов сесть и пообщаться с тем гневом, от которого другим было легче отстраниться. Возможно, те из нас, кто держался, все еще надеялись на перемены, а другим хватало ума, чтобы перестать ждать.
Когда все были в Денвере в одно и то же время, я воспользовалась возможностью «поступить как Шона» и собрала обе стороны вместе, чтобы все обсудить. Я пригласила родителей поужинать со мной, Шелли и Шоной, обсудить эти вопросы, попытаться наладить отношения и предотвратить дальнейшие удары – или хотя бы замедлить кровотечение. Хоть я и давно поняла, что мы вряд ли до них достучимся, мы все еще искренне надеялись, что сможем достичь взаимопонимания. По дороге в ресторан мы с сестрами придумали стратегию. Я должна была вести разговор. Шона должна была поднимать настроение, когда напряжение достигнет опасного уровня, к чему хорошо подготовилась, потому что, перед тем как мы ее забрали, она заправилась парой необычных коктейлей. А Шелли – она сделает все возможное, чтобы не взорваться.
Мы прибыли первыми и сели за стол, чтобы еще раз пробежаться по нашему плану. Мы спрогнозировали действия Уолта и Билли, даже отрепетировали. Мы проанализировали меню и решили, от каких блюд будет меньше всего беспорядка, если Шелли перевернет стол, а еще разложили по карманам наличные, чтобы быстро уйти. Шутки рассеяли наш дискомфорт, пока прибытие «шоу» не напустило туман напряжения.
Отец приветствовал всех за столом жизнерадостным «Привет!», как будто мы все вместе спокойно преломили хлеб на прошлой неделе. На самом деле Шона и Шелли очень мало общались с ними в последние годы, а я в последний раз общалась с ними через «мельницу сплетен Вирджинии-Бич». Билли положила на стол несколько кусочков домашнего хлеба для нас, каждый из которых был бережно завернут в пластиковую упаковку и украшен цветной ленточкой. А вот на меня мама не обращала внимания.
– Давайте выберем какие-нибудь закуски? – сказала я, надеясь разогреться обсуждением каких-нибудь бессмысленных тем.
– О, смотри, Уолтер, – сказала мама. – На Шоне точно такой же шарф, как у Ханны.
– Кто такая Ханна? – спросила Шелли. Мама не ответила. В любом случае, это замечание было не для
