венецианцам? И корабль по нашему типу построят ли они, если таковой на берег штормом будет выброшен?
— Сейчас можно многое сделать, — мотнул головой царь. — Кулеврины и колокола отливают, мастера есть — так что единорог твой по форме зальют, пусть не сразу, за несколько лет, но сделают. Да и корабль легко построят, для этого все есть нынче, от верфей до кузниц и полотняных мастерских. Его даже легче будет сделать, чем орудие отлить.
— Тогда у тебя, государь, есть всего десять лет, максимум пятнадцать — и ты потеряешь господство на море. И столько же лет потребуется на оснащение войск фузеями, пусть гладкоствольными, но с надежными замками и коническими пулями. И тактические приемы освоят — любой военачальник выводы сделает, — Павел пожал плечами, и негромко продолжил:
— У нашей державы будет преимущество только в мануфактурах, в получивших образование подданных, в зерне Скифии, в каменном угле Донбасса, в мариупольском и керченском железе. А если ты доведешь реформы до логического конца, то превосходство будет сохраняться в течение столетия, не больше. А там придет капитализм, и Византийскую империю быстро догонят в технологиях — прячь секреты, не прячь, но умные люди со временем разберутся. Единственное, что нужно успеть сделать — подготовить второй технологический рывок, чтобы снова опередить все страны мира. На столетие вряд ли удастся, но пяток десятилетий наши потомки вырвут. А там все — человечество может рвануть так, что аэропланы в твое время полетят, и пулеметы появятся. Война самый лучший двигатель прогресса!
— Ты что — помирать собрался, мастер? Просто глаза тоскливыми стали! Не дури, я без тебя как без рук!
— Пока детки не вырастут, умереть не имею права. Тем более, надо сделать так, чтобы спустя век твой правнук пошел в хранилище и взял наши разработки, тут же их задействовав. А есть вещи, которые могут дать такое преимущество, о котором ты сейчас помыслить не можешь. И кое-что существует уже в металле, ты можешь потрогать и даже опробовать.
— Покажи, — у царя тут же загорелись глаза — технические новинки он не просто любил, обожал. И находился на седьмом небе от счастья, когда Павел дал ему управлять моторной лодкой.
— Пошли, — просто ответил Павел, встал первым, и они с царем отправились в святая святых завода — особую мастерскую, где работал сам боярин, и куда не то, что заходить, даже любопытствовать о том, что там находится было запрещено под страхом смертной казни.
Минаев подошел к железной двери, которую охраняли два гвардейца, взявшие на «караул» при виде императора — застыв статуями и выпучив от усердия глаза. Достав из кармана массивный ключ, открыл хорошо смазанный замок и впустил вперед царя в полутемное помещение — свет попадал сюда из крохотных окошек, куда человеку, даже карлику, влезть было невозможно. С наружной стороны находилась открытая галерея, на которой постоянно находились стражники, бдительно неся службу, однако, не имели возможности заглянуть во-внутрь.
— Смотри, государь, устройство простейшее, — взяв обычную «катюшу», известную каждому фронтовику, Павел высек искру — пропитанный бензином фитиль тут же загорелся. Сняв стеклянные колпаки с двух керосиновых ламп, он зажег фитили, подкрутил, чтобы не коптили, и накрыл лампами. Петр этими приспособлениями сам пользовался, их выпускали по несколько штук в день, а зажигалки десятками — спрос был бешенный. Но все упиралось в нефть — в Керчи ее добывали и перегоняли, но там ее было мало. А в несуществующем пока Майкопе хозяйничали горцы.
Достав футляр, Павел раскрыл его — если бы вместо Петра оказался бы его современник, то он бы однозначно признал один из револьверов внушительного калибра в четыре линии.
— Дам пострелять, но позже — сейчас нет смысла такое оружие производить, если только не в штучных экземплярах для особых случаев. Слишком дорогое удовольствие вышло, не для серийного производства. Проблема с патронами — нельзя сделать гильзы, ручной работы накладно для казны.
Павел достал из ящика картонную папку — там были эскизы. И положил ее перед Петром, по краям стола поставил лампы. Отошел, уселся в кресло и закурил от «катюши» папиросу — он прекрасно понимал, что царь сейчас надолго погрузится в «нирвану», рассматривая эскизы, чертежи и схемы, внимательно прочтет пояснения. И хлынет вал вопросов…
Глава 52
— Зело страшно, куда «тюфякам» нашим!
Пушки рявкнули, выплеснув из стволов густые клубы порохового дыма. И когда тот развеялся, великий князь Иван Васильевич не поверил собственным глазам — вкопанные в землю на расстояние двухсот сажен бревна были измочалены, щепа торчала в разные стороны.
Византийцы резво пробанили стволы и снова зарядили пушки, необычные, на лафетах с большими колесами. Он знал про такие орудия, читал описания, разглядывал рисунки, но впервые видел знаменитые и таинственные единороги, с помощью которых ромеи, вернее как они себя ныне называли византийцами, истребили огромное турецкое войско и потопили великое множество венецианских кораблей.
Расчеты работали споро, видно было, что мастера изрядные и умелые, и если пушкари у византийцев все такие, то с ними ни одному врагу связываться не пожелаешь. Единороги рявкнули еще раз, посылая свои бомбы далеко, к домам и сараям, возле которых стояли на привязях коровы и овцы. И хотя до деревеньки было далеко, с версту, но прищурив глаза, Иван Васильевич увидел, что бомбы упали точно, взорвались и все заволокло пылью. А когда та улеглась, на что потребовалось четверть часа, так как единороги дали еще по два выстрела, великий князь не поверил собственным глазам — строения были изрядно порушены, весело занялся пожар, а вот стоящих животин не узрел, все полегли.
— Едем туда!
К великому князю тут же подвели коня, поддержали стремя, и уже через пару минут скачки Иван Васильевич разглядывал творящийся перед ним ужас. Всего девять полупудовых бомб с дьявольской начинкой, отнюдь не порохом, натворили дел. Дом был разрушен полностью, сарай вовсю горел — в небо поднимался черный столб дыма. Скотина вся побита, туши окровавлены — жалобно мычала корова с перебитыми ногами, да блеял баран, что никак не хотел умирать. Молодой правитель поморщился, и соскочивший с седла охранник ловко дорезал подыхающих животин.
— Они попадают с первого раза, государь, — боярин Федор Васильевич Басенок говорил тихо, глаза ничего не выражали, кроме спокойствия. Старика давно отстранили от воеводства — Иван не доверял лучшему отцовскому военачальнику, испытывая к нему стойкую неприязнь. Хотел даже ослепить за «поносные слова», но превозмог свое
