ее души уже затихла.
Агнес Уайлдер не вернуть.
Какая-то пустота заполняет комнату ожидания. Когда умирает родственник, положено печалиться, даже горевать. Но у нас ни слезинки, только пустота. Мне не жаль, что она умерла. Но я и не рада. Просто это случилось, а понимание, что делать дальше, еще ко мне не пришло.
Жизнь в больнице утихает по мере того, как расходятся пациенты и посетители в конце дня. Остаются те немногие измотанные, с которыми случилось худшее. Когда кто-то умирает, нужно пройти через определенные больничные процедуры. В основном они состоят из ожидания, пока кто-то выполнит свою работу, а затем сообщит тебе, что дело сделано.
Могильный Прах сидит с мусорным ведерком между ног, чтобы ссыпать туда деревянную стружку оттого, что он вырезает. Тетя Вайолет пролистывает какой-то журнал о домашнем хозяйстве, кажется, уже в третий раз.
— Я не могла спасти бабулю, — сообщаю я полу, не в силах смотреть при этом тете Вайолет в глаза. Не знаю, почему мне стыдно. Тетя Вайолет не то чтобы тоже как-то особо любила мать. Наверное, мне просто нужно сказать ей, что я пыталась. — Прах говорит, дело в моем даре, — говорю я, вытаскивая ниточку из джинсовых шорт. — Что-то о божьих правилах про кровь от крови… — Которые кажутся тем несправедливей, чем больше я об этом думаю. — Нельзя заговаривать смерть родни.
Еще одна мысль ускользает от меня. Я так же не могла заговорить смерть Эллиса. Это же не может значить?.. Конечно нет. Во всем виновато пиво, которое я выпила в тот день.
Могильный Прах сдувает лишнюю стружку, прилипшую к маленькой деревянной поделке, привлекая наше внимание. Он поворачивает поделку из стороны в сторону, размышляя, как именно продолжить вырезать ее.
Сидя там, смотря на него, я вдруг понимаю, что он один из немногих оставшихся у меня близких, какими бы странными ни были наши отношения. И есть неплохой шанс, что и его у меня заберут.
— Ты в этом замешана, — говорю я тете Вайолет. Она бросает на меня быстрый взгляд, не понимая, о чем я. — Ратледжи не узнали бы о моем масле пожирателя греха и том, на что оно способно, если бы ты им не помогала. Дважды. — Я поднимаю два пальца, чтобы она осознала тяжесть своих проступков.
Она начинает ковырять ногти, будто ничего более интересного в мире сейчас нет.
— Ты использовала меня в детстве, — продолжаю я.
Не знаю, почему меня это вдруг так задевает. У меня была вся жизнь, чтобы это обдумать, и вот сейчас злоба поднимает свою уродливую голову. Бабули нет. Адэйр тоже. Праха могут отправить в тюрьму. И кажется, будто народ в округе умирает направо и налево. Весь мир будто катится под откос. Бремя этого давит на грудь, душит меня.
— Прах может сесть в тюрьму за то, что к нему никакого отношения не имеет, — говорю я ей. — Черт, да они вполне могут и за мной прийти. Ты знала, что Ребекка Ратледж собиралась сделать с моим маслом? Как планировала использовать его?
Тетя Вайолет начинает постукивать скрещенными ногами. То, что я вываливаю ей на плечи, с чем заставляю встретиться лицом, нервирует ее. Она суматошно ищет в сумке пачку сигарет, достает их, будто собирается закурить. Затем вспоминает, где находится — в больничной комнате ожидания, — и засовывает обратно.
Она вздыхает.
Тяжело и протяжно, будто остатки сил на борьбу у нее кончились и она решила выложить на стол все, чтоб Господь сам разобрался.
— Я не была уверена, — бормочет тетя Вайолет, все еще не в силах посмотреть на меня. — Но я знала, что она хочет сделать что-то дурное. Хотела бы я сказать, что, знай наверняка, как она им воспользуется, не отдала бы его. Но я бы соврала. Я была тогда в заднице. Обнималась с бутылкой крепче, чем когда-либо. Твой дядя Дуг умер, а я осталась растить двух детей на гроши, которые зарабатывала на дерьмовой работе. Не говорю, что это меня извиняет. — Она бросает на меня короткий взгляд. — Просто объясняю, что голова у меня была забита всяким дерьмом, и я не думала, как это навредит тебе или ему… — Она указывает большим пальцем на Могильного Праха. — Или кому-то еще.
Она ненадолго замолкает и рискует взглянуть на меня, удостовериться, что я ее слышу. Я пытаюсь.
— Мне просто нужно было пробраться сквозь трудности, которые отвесила мне жизнь тогда. Но кажется, будто трудности никогда не кончаются. Знаешь? Только разберешься с одним, получай другое. Хотелось бы мне начать с чистого листа. И со свежей головой, чтобы можно было все исправить. Хоть раз все выправить. — Тетя Вайолет снова смотрит на меня, по-настоящему смотрит. Будто видит меня и все дурное, что выпало на мою долю.
И я тоже ее вижу. У нее доброе сердце, полное нерастраченной любви, несмотря на дичь, которую она творила. Она выпрямляется, и краткий миг просветления смывает стыд с ее лица, будто она вдруг вспоминает, что ее жизнь еще не закончилась. Не поздно все исправить.
Подбородок у тети Вайолет начинает дрожать. Глаза заволакивает слезами. Она берет мои руки в свои.
— Я теперь буду о тебе заботиться как полагается. Слышишь? — Слезы бегут по ее щекам. По моим тоже. — Я уже лишилась одной девочки. Не хочу потерять и тебя. Ладно? Мне жаль. Мне так, так жаль. — Она заключает меня в крепкие объятия. Я утыкаюсь лицом в ее плечо и даю свободу рыданиям.
Входные двери в больницу разъезжаются, и заходит Оскар. Я отодвигаюсь от тети Вайолет, вытирая лицо.
— Я приехал, как только услышал, — говорит он.
По тому, как он целенаправленно пересекает комнату, идя ко мне, кажется, что мы как будто все еще встречаемся. Странно видеть его не в форме, а в обычной одежде. Зеленая футболка красиво оттеняет загорелую кожу. А поношенные джинсы от «Ливайс» на нем — мои любимые.
Мы с тетей Вайолет поднимаемся, как только он приближается.
— Мне ужасно жаль, что твоя мать скончалась, Вайолет. — Он сочувственно проводит ладонью по ее предплечью. — Вы двое в порядке? — Оскар спрашивает нас обеих, но вглядывается в мои глаза.
— Как будто что-то изменилось, когда ее нет. — Стало легче, решаю я. И действительно, чем дальше, тем легче на душе. Словно появилась надежда.
— Вы же знаете, если что-то понадобится, я на расстоянии звонка, — говорит Оскар. Мы киваем. — И слушай, — говорит он мне, — если тебе неуютно оставаться в доме одной… — Он как будто собирается пригласить меня к себе. — Эм… — Он кидает быстрый взгляд на
