но… я уже Стёпке пообещал, что не буду магию массового поражения применять, и за язык меня вроде как никто не тянул.
Надо войти в положение.
Лаборатория всё-таки дорогая, да и этаж подземный. Если рухнет, так рухнет; люди погибнуть могут.
Так что приходится мне сдерживаться и продолжать ловить графа. Чувствую себя неуклюжим тяжеловесом, от которого по рингу бегает сорокакилограммовый капоэйрист. Ментальный, мать его, капоэйрист.
Короче…
Из-за чего такие трудности?
Выбор оружия я предоставил Дудке, и тот разгулялся, что называется, на всю котлету. Обвешался артефактами с ног до головы. И броник у него пижонский, и нож, и шлем, и бляха на ремне зачарованная, и ещё с десяток побрякушек по карманам распихан.
Не удивлюсь, что даже трусы рунами расписаны. Предусмотрительный он гад.
И почти все артефакты работают по одному-единственному принципу. Один главный, — то бишь основной — усиливает ментальные способности Никиты Евгеньевича. А другие по цепочке усиливают друг друга и замыкаются на основном, так что в конечном счёте сила главного артефакта Дудки возрастает в хрен знает сколько раз. Во сколько не берусь считать, но там явно геометрическая прогрессия действует…
Ну и сам основной артефакт непростой. Что-то редкое, реликтовое и одноразовое. А одноразовое в мире артефакторики априори сильнее так называемой «повседневки», и опять-таки в разы.
Потому как вся сила такого артефакта приберегается для одного единственного случая, когда не жалко её разом бахнуть. Момента истины. Вот как у Дудки сейчас.
Ну и вот…
На выходе мы получаем идеального менталиста. Настолько имбалансного, что даже опасного для мира. Как-то раз я шутки ради попросил Гринёва залезть мне в голову — чисто ради интереса — и даже близко такой силищи не ощутил.
Но, конечно, не смертельно это всё.
Сжечь мозги без возможности реабилитации он не может, мои защитные механизмы сильнее. И чем сильнее ты на них давишь, тем сильнее они в ответ по рукам шлёпают. Так что тут Дудка разок обжёгся и дальше не лез.
Подчинить меня собственной воле и, к примеру, заставить самовыпилиться?
Пф-ф-ф-ф…
Раз уж у Лича не получилось, то у этого сопляка и подавно. Вот и нашёл он лазейку с глюками. Погружает меня раз за разом в страшный сон, а сам в это время поди ковыряет мои щиты ножиком каким-нибудь артефактным. Или открывалкой.
Думает, что прожмёт.
Наивный.
— Бах! — я отправил в графа очередной импульс, и снова мимо. Смертоносная волна сырца прошла сквозь ненастоящее тело Дудки, а сам он поржал у меня за спиной. К слову, аудио-иллюзии у товарища получаются прям на редкость хорошо.
Вообще не придраться.
— Бах! — и опять вникуда.
По правде говоря, мне уже надоело, и я уже хочу поскорее закончить всё это дело. Хочу, но… не могу, блин! Не работают мои методы! А я ведь спешу вообще-то! У меня там Чертанова эмоционально-нестабильна после разговора!
И это при том, что углы я максимально сгладил. И всё же…
Не плакала, не кричала, не отрицала ничего, а просто выслушала молча и замкнулась. А это ведь опасней всего! Кто знает, что она там сейчас за думы думает⁈ И вообще, не копошится ли у неё сейчас в мозгах Дудка⁈
А ведь эта сволочь может!
Из вредности, чтобы напоследок поднасрать. Вроде как со мной тут прыгает, а вроде как на полшишечки и с Чертановой работает. Внушает ей хрень какую-нибудь. Стыдную, например. Или героически-сиротливую, типа: «Я не такая, как все, я опасна, лучше бы мне было не рождаться» — и всё такое в том же духе.
Бах! Бах! Бах!
— Дудка, выходи! — крикнул я. — Один хрен рано или поздно достану!
Краем глаза я зацепил группу «Альта» полным составом, наблюдающую за поединком сквозь бронированное стекло. И никакое лицо Дольче. Не потерянное, не расстроенное… никакое. Как маска, блин, посмертная.
Всё, короче!
Задолбало!
Универсал я или нет⁈ Пускай сожгу хоть весь мировой запас маны, но достану тварь его же методами!
* * *
— Извини, но нам нужно расстаться.
— Что⁈ Но как⁈
— Не буду врать, что дело во мне. Дело в тебе и только в тебе.
— Что ты такое говоришь⁈
— Ты — неудачник, Никита. Ты — лох, — самодовольно улыбнулась девушка.
— Да-да, — тяжело вздохнул Евгений Витальевич Дудка. — Лох, как он есть. Мне даже стыдно, что ты — мой сын.
— Вырастили чёрте что, — матушка Никиты тоже была тут как тут.
Оба родителя, а также повзрослевшая и диво как похорошевшая первая школьная любовь Дудки. В подземной переходе. Ночью. В грозу.
— Та-та-тах! — молния ударила совсем рядом, так что гром сотряс внутренности Никиты Евгеньевича. Свет в переходе моргнул, и все его собеседники разом куда-то исчезли.
— Где вы⁈ — крикнул он и осмотрелся. — Ау!
А вокруг всё тот же переход.
Грязный, мрачный, заплёваный. Освещённый тускло-оранжевым светом и кое-как. Частая белая плитка местами отвалилась, а местами была исписана ругательствами. Со ступенек, что ведут вверх, каскадом лился поток дождевой воды и уходил сквозь ржавую решётку слива.
— Ку-ку! — внезапно начали бить часы. — Ку-ку!
— Какого⁈ — Никита Евгеньевич аж отшатнулся.
Позади него на стене внезапно висели часы. Старинные, с кукушкой. Ничего крипового, если не считать саму кукушку. Кажется, чучело под неё делал какой-то таксидермист-психопат. Видно швы. Более того, кое-где видно скобы! И ещё один глаз висит на ниточке; болтается взад-вперёд, когда кукушка выпрыгивает и заезжает обратно в «домик».
— Ку-ку! — продолжала кукушка, наращивая темп, становясь всё быстрее и быстрее. — Ку-ку! Ку-ку!
Кажется, она пробила уже не менее двадцати семи часов, и в этот самый момент решётка вентиляции неподалёку отвалилась, и из неё высунулась рука. Чёрная. Грязная. С ногтями, по которым явно прошлись молотком.
Рука потянулась к кукушке, резко схватила птицу, вырвала её из часов и пропала в вентиляции.
— Ёптвою, — прошептал Никита Евгеньевич, судорожно пытаясь сообразить, что происходит.
Сон? Бред? Непохоже.
Слишком всё вокруг какое-то настоящее. Слишком продуманное и детализированное. И сырость перехода, и его эхо, и сквозняк, и шум дождя где-то вдалеке. Но вот в остальном… в остальном творится какая-то дикость!
— И не говори, — подтвердил до боли знакомый мультяшный голос.
И снова за спиной у Никиты Евгеньевича произошли какие-то мистические перестановки. Обернувшись на ступеньки — а ведь он смотрел на них буквально несколько секунд назад, до того, как завелась кукушка — он увидел
