народ!
Подъехал к вокзалу на ст. Мукден как раз вовремя. Но на кого я похож был! Весь в грязи и наполовину мокрый. Платье и сапоги не снимал уже больше недели. Да и как тут сапоги почистить, когда они полны воды.
В 9½ часа меня ввели в вагон генерал-адъютанта Куропаткина.
Господи, – каким роскошным дворцом показалось мне это жилище! Действительно ли там было очень хорошо все, или глаз отвык, – но помню, что впечатление было ошеломляющее: огромный великолепно обставленный кабинет, в который из противоположных дверей показался генерал Куропаткин, появившийся, по-видимому, из спальни, – а может быть, из какой-нибудь гостиной или ванной, – не знаю. Командующий армией встретил меня сурово, хотя и протянул руку, сел за письменный стол и озадачил меня совершенно непонятным мне вопросом:
– Скажите, пожалуйста, какие такие подвиги вы совершили с полком в бою 20 августа под Янтаем?
Вопрос этот меня удивил и поставил в тупик.
– Никаких подвигов не совершал и ничего себе не приписываю. Полк честно в этот день делал свое дело, и только…
– А вы посмотрите, что про вас пишут, – указывает генерал на лежащие на столе бумаги.
Мое недоумение росло все больше и больше.
– А впрочем, – вот вам карта и доложите мне сначала весь ход боя 20 августа…
Что я мог доложить о только что пережитых кровавых впечатлениях среди гаоляна с замазанными глазами, точно на дне какой-то бездны?
Бросался от одной роты к другой, все время в цепи, видя в гаоляне около себя всегда лишь несколько десятков нижних чинов и 1—2 офицеров. Генерал Куропаткин, вероятно, уже забыл то время, когда он сам был в строю, что может видеть строевой офицер в бою.
Теперь, много времени спустя, воспроизводя в памяти все пережитое, читая записки, которые сам посылал и получал, устанавливая связь во времени и пространстве, – я рисую себе общую картину этого боя. Но тогда!..
Помимо всего, уже одиннадцатый день в беспрерывных маршах, отдыхал и спал урывками, измотан и боем, и походом; где тут собрать мысли. Ничего связного, конечно, доложить не мог, особенно когда грозное начальство с места окатило еще горячим паром; поэтому изложил кое-что из того, что могло подвернуться в памяти, интересуясь не тем, что я скажу, а тем, что мне скажут; ибо чуял, что надвигается какая-то туча, не то с грозой, не то, чтобы показать за собою яркое солнышко.
– Видите… А вы посмотрите теперь, что пишет генерал Бильдерлинг…
При этих словах генерал Куропаткин читает письмо, адресованное на его имя и подписанное генералом Бильдерлингом. В письме заключается горячий протест нашего рыцарского командира корпуса против незаслуженного упрека, брошенного командующим армией полку в лицо на другой день после боя 20 августа…
Я начинаю соображать, в чем дело. Очевидно, паны дерутся, а у хлопцев в таких случаях, как известно, чубы страдают. Однако к черту все чубы! Я ухватился, конечно, за доблестное заступничество нашего всеми обожаемого командира корпуса и горячо его подтверждаю; тем более что командующий армией, очевидно, не знает истинной обстановки боя.
– Ничего не вижу выдающегося в действиях вашего полка.
– А вот что пишет мне генерал Штакельберг, от которого я потребовал письменно подтвердить мне то, что он доложил мне устно вечером 20 августа.
При этом генерал Куропаткин читает мне: 1) свое письмо, которое он писал генералу Штакельбергу, и 2) ответ на это письмо от генерала Штакельберга. В первом генерал Куропаткин пишет, что «генерал Бильдерлинг обратился ко мне с письмом такого содержания (приводится содержание письма генерала Бильдерлинга): «между тем при встрече с вами вечером 20 августа вы доложили мне, что отряда генерала Орлова не существует, все бежало; и когда я спросил Вас: «как, и Псковский полк?», вы ответили: «Да, и Псковский». Ввиду сего прошу вас письменно подтвердить мне эти слова». Во втором письме заключалось подтверждение генерала Штакельберга, – сколько помню, в некоторой смягченной форме и с оговорками.
Повторяю, что у меня, конечно, нет копий этих писем и я воспроизвожу суть их содержания на память, как мне читал их командующий армией, но ручаюсь, что содержание передано мною вполне верно.
– Вот видите, в каком виде это все представляется. Генерал Штакельберг сам собирал ваш полк, а вас хотят возводить в герои. Вот если бы вы отбили сопки у японцев, захваченные ими у копей, это было бы так. А теперь постигаете ли, что вы наделали? Ведь если бы не отряд Орлова, армия в настоящую минуту не была бы здесь.
Я пытался давать слабые реплики, сколько это возможно было в моем положении, при крайне растрепанных чувствах, ошпаренных притом грозными окликами.
– Полагаю, ваше высокопревосходительство, что отнять сопки от японцев было бы легче сделать генералу Штакельбергу с целым корпусом, чем мне с одним полком, который незаслуженно навлек вашу немилость. Честь Георгиевского знамени Псковского полка, которым командую, обязывает меня просить ваше высокопревосходительство произвести надлежащее расследование.
– Да, расследование будет произведено, чтобы выяснить, можете ли оставаться во главе полка.
Легко себе представить мое душевное настроение после всего пережитого, когда я вышел из вагона командующего армией. При естественном в моем положении разброде мыслей я забыл доложить генералу Куропаткину главное: что генерал Штакельберг впал в ошибку, приняв одну-две расстроенные роты, которые он видел, за весь Псковский полк, а другого штаб-офицера принял за командира полка, – что генерал Гернгросс и полковник Андреев около трех часов ночи выяснили ему эту ошибку, которую он признал и взял свои слова назад.
Ведь при сопоставлении отдельных событий все это дело в отношении Псковского полка было достаточно ясно: около 5—6 часов вечера 20 августа (то есть когда еще шел бой и Псковский полк бился рядом со 2‑м Восточно-Сибирским полком) генерал Штакельберг встретил генерала Куропаткина и сказал ему свою фразу: «Отряда Орлова не существует…»
«Как, и Псковский полк…»
«Да, и Псковский…»
Только в 3—4 часа ночи генералу Штакельбергу разъяснили его заблуждение; но генерал Куропаткин остался при том, что слышал от генерала Штакельберга, и на следующий день разразился жестокими и незаслуженными упреками Псковскому полку…
Впоследствии я узнал, что находившийся для связи при генерале Штакельберге ординарец генерала Бильдерлинга, корнет граф Келлер, слышал в штабе первого полное признание того, что на Псковский полк командующий армией возвел незаслуженный поклеп по недоразумению; и это, кажется, послужило основанием всей этой переписки, которую генерал-адъютант Куропаткин удостоил меня выслушать…
Теперь, три года спустя, в здравом уме и твердой памяти, свободно и легко переживая снова все пережитое тогда как тяжелый кошмар под давящим гнетом свежих впечатлений, меня больше всего
