отклике сказалась высота ее нравственного чувства и человечность взглядов, чуждых зоологическому патриотизму Языкова. Она писала:Нет! не могла я дать ответа На вызов лирный, как всегда; Мне стала ныне лира эта И непонятна, и чужда. Не признаю ее напева, Не он в те дни пленял мой слух; В ней крик языческого гнева, В ней злобный пробудился дух. Не нахожу в душе я дани Для дел гордыни и греха, Нет на проклятия и брани Во мне отзывного стиха.
Зато Языков «нашел в душе» и злые стихи, и эпиграммы на ту, которую раньше величал «княгиней русской поэзии». Она призывала устыдиться, одуматься, но напрасно. От своего либерального мужа Павлова Каролина на сей раз не получала никакой моральной поддержки. Он, похоже, завидовал успехам жены. Его литературные дела не двигались. Сборник «Новые повести» провалился. Он находил утешение в картах и светской жизни.
Салон Павловых терял прежний блеск и привлекательность – уходили его знаменитые завсегдатаи. В 1844 году скончался Е. Баратынский, а Ю. Самарин уехал в Петербург; в следующем году умерли Д. Крюков, Д. Валуев и А. Тургенев, неизменно бывавший у Павловых во время своих наездов в Москву. Зимой 1846–1847 года. после тяжелой болезни умер Н. Языков; в начале 1847 года навсегда уехал за границу Герцен, в 1848 году переселились в Петербург Редкин и Кавелин; реже стал бывать оставивший профессорство М. Погодин.
Между тем поэтический талант Павловой совершенствовался. В 1848 году был создан «Разговор в Трианоне», в котором блестящий стих соединяется с глубиною мысли, яркостью образов и богатой исторической эрудицией. В беседе графа Мирабо и знаменитого авантюриста Калиостро в саду Трианона, где «в толках о своих затеях гуляли в стриженых аллеях толпы напудренных маркиз», проведена, подкрепленная рядом примеров, мысль о том, что выдающиеся события истории народов представляют собою смену проявления двух видов насилия: или одного над безответною толпой, или разъяренной толпы над стоящим нравственно выше ее. Беспощадный гнев Моисея, бой гладиаторов, суд над Христом, Нерон, любующийся пылающим Римом, Коло-ди-Риенци, казнь Тамплиеров, Жанна д'Арк, Варфоломеевская ночь, казнь Карла I и развратный пир Карла II проходили перед читателем в ряде ярких картин, оканчиваясь предсказанием, что и грядущая революция, которую так жадно ждет Мирабо, окончится после «взрыва сил сердитых» массою темных дел и разбитых надежд – и новым, еще более жестоким самовластьем одного над всеми. Его приговор революционному народу суров:
Всегда в его тревоге страстной Являлся, вслед за мыслью ясной, Слепой и дикий произвол. Всегда любовь его бесплодна, Всегда он был, поочередно, Иль лютый тигр, иль смирный вол.
Известный юрист и литератор А. Ф. Кони был убежден: единственного «…такого стихотворения было бы достаточно в Западной Европе, чтобы отвести автору почетное место в истории литературы». Однако цензура не допустила этот текст к печати, невзирая на его консервативную в целом направленность и пронизывающий его историософский скепсис – по тем временам возмутительный для прогрессивной общественности.
Кроме литературных штормов разразилась и буря семейная.
42-х летняя Каролина как-то отчетливо ощутила, что ей осталось не много лет женской жизни, которыми надобно пользоваться… «Она пустилась на юношеские вечеринки и там плясала до упаду, развертывая перед неопытными юношами свои стареющие прелести. Она и у себя устраивала вечера с разными представлениями, в которых, разумеется, играла главную роль. Так, в одной шараде она явилась Клеопатрою и, сидя в какой-то ванне, своим завывающим голосом декламировала стихи. …Чтобы несколько прикрыть свои светские выезды и проделки, она прикомандировала к себе племянницу», Евгению Танненберг (1821–1899), проживавшую у Павловых на правах бедной родственницы. «Это была особа недурная собой, весьма неглупая и чрезвычайно бойкая, даже чересчур бойкая и предприимчивая. Якобы для встречи с ней в дом являлись разные молодые люди. Одного из них, высокого, довольно красивого мужчину, который где-то служил в мелком чине, я не раз встречал у них за обедом, и Каролина Карловна нашептывала мне, что она приглашает его для племянницы, которую желает выдать за него замуж. Оказалось, однако, совсем другое», – описывал ситуацию в семействе Павловых Б. Чичерин и продолжал: «Нельзя было сделать большую неприятность, как оказавши этой молодой девице больше внимания, нежели самой тетке. Этим и занимались друзья дома. Однажды, приехав к Павловым на именинный завтрак, я увидел Грановского в самом одушевленном разговоре с племянницей. Через несколько минут он ко мне подошел и шепнул на ухо: “Если вы хотите разбесить Каролину Карловну, ступайте полюбезничать с Евгенией Александровной. Я только что в этом упражнялся; теперь ваша очередь”. Однако племянница не довольствовалась любезностями друзей; она принялась за мужа, и Николай Филиппович, всегда слабый, поддался соблазну». По-видимому, он поддавался соблазну не один раз, поскольку на свет появилось трое детей. Это вышло наружу, и тогда разразилась буря. Каролина Карловна пришла в неописанную ярость от неверности мужа. Ее бешенство, ощущение личного оскорбления невозможно передать.
Разразившийся скандал долгое время служил темой светских сплетен. При этом общественное мнение склонялось больше на сторону Павлова: его слабость и его податливость страстям были слишком хорошо известны. Все это извинялось ему во имя других, лучших сторон его недюжинной природы.
Как любое сильное движение души, обида и ревность вызвали к жизни стихи Каролины. В 1851 году она создала саркастический стихотворный портрет мужа:
Сперва он думал, что и он поэт, И драму написал “Марина Мнишек” И повести; но скоро понял свет И бросил чувств и дум пустых излишек. Был юноша он самых зрелых лет, И, признавая власть своих страстишек, Им уступал, хоть чувствовал всегда Боль головы потом или желудка; Но, человек исполненный
