замечает историк — от чего расторгаются члены, то самое способствует и располагает к утверждению правых и неукоризненных догматов (ορθα δογματα), — тем самым вселенская церковь Божия возбуждается к возрастанию (προς αυξησιν) и восхождению к небесам» (I, 11).
Кроме этой особенности истории Евагрия, которая впрочем, как мы видим, не сопровождалась никаким результатом для метода церковно-исторического, — в его истории встречаем еще ту особенность, что он не остается при одном голом рассказе о событиях, случившихся в жизни того или другого лица, как это до сих пор было в обыкновении у историков обозренного нами цикла, — он хочет каждое из более замечательных лиц возвести в характер, в тип. Отсюда его стремление характеризовать личность на основании внутренних ее качеств и свойств. Характеристики эти разнообразны и не лишены интереса. Приведем для образца некоторые его характеристики. Вот сделанная им характеристика Антиохийского патриарха Анастасия (561–572 г.). «Анастасий был отлично сведущ в св. Писании и до того строг в своих правилах и образе жизни, что обращал внимание и на самые маловажные предметы и никогда не изменял постоянству и твердости — ни в житейских отношениях, ни в делах религии. А нрав свой он так воздерживал, что ни ласкательство, ни вкрадчивая речь не склоняли его к несправедливости, ни жестокость и суровость (со стороны) не удерживали его от правды. В беседах важных слух его был открыт, язык, остроумно решающий вопросы, обиловал словами; напротив при разговорах бесполезных он совершенно заграждал свой слух и полагал хранение устам, так что слово его измерялось разумом и молчание было превосходнее слова» (IV, 40). В таком же роде находим у Евагрия характеристику и другого патриарха Антиохийского Григория: «Умом и добродетелями души превосходил он — говорит Евагрий об этом патриархе — превосходил всех (?), настойчиво выполняя каждое предначертанное дело, недоступен был для страха и так тверд, что не уступал и не потворствовал мирской власти. Он весьма способен был возбуждать благорасположенность к себе во всех, — кто по каким-либо обстоятельствам встречался с ним. По внешнему своему обращению он был любезен, в разговорах приятно красноречив, в делах требовавших немедленного мнения, остер более чем кто-либо другой» и пр. (V, 6). Хотя приведенные нами Еваргиевы характеристики двух патриархов, по-видимому, выставляют Евагрия историком, делом которого было составление панегириков в честь высокопоставленных лиц, но это не всегда так у нашего историка. Подчас его характеристики желчны и злы. Таков напр. его отзыв о знаменитом Юстиниане. Евагрий выставляет его человеком корыстолюбивым, ненасытным, отдавшим все подвластное ему царство на откуп (IV, 30), называет зверскостью его пристрастие к цирковой партии голубых (IV, 32), непохвально отзывается об его стремлении вмешиваться в религиозные споры того времени (IV, 39), и указав на образ его смерти, Евагрий замечает о нем, что он сошел в преисподнее судилище (V, 1). — От характеристик отдельных лиц Евагрий, хотя и редко, возвышается до общих характеристик положения всей церкви того или другого времени. Он старательно при этом подмечает те оттенки, какие отличают одну религиозную партию от другой. Такова его характеристика начала царствования императора Анастасия (кон. V-го и нач. VІ в. III, 30). Подобное стремление делает честь историку. Под его пером история перестает быть сборником разнокачественных и пестрых сказаний. Личности, которые он описывает, из непонятных, безжизненных автоматов превращаются в живые лица, одушевляемые такими или другими мотивами; общий взгляд начинает господствовать над историческими материалами. Впрочем все это находим у Евагрия не более, как в зачаточных формах.
В общем же историк Евагрий верно следует той церковно-исторической манере излагать события, которая указана Евсевием, принята Созоменом и Феодоритом, перешла по наследству и к Евагрию. Подобно тому как Евсевий Константина Великого, Руфин Феодосия Великого, а Созомен Феодосия Младшего, Евагрий возводит современного императора Маврикия (582–602 г.) — в идеал совершенства, расточает ему хвалы, превознося до небес его доблести. У историков того времени образовалось как бы правило находить для себя героя и не жалеть красок для изображения его достоинств. «В одном Маврикии — говорил Евагрий — гармонически сочетались благочестие и стремление к благоденствию (подданных), и так как в нем благочестие брало перевес, то он далек был от ошибок». «Он старался носить порфиру и венец не телесно только, но и душевно, ибо как один изо всех прежде бывших царей царствовал над самим собою, представляя собой живой образец добродетели» (VІ, гл. 1). Отсюда историк каждый факт из жизни своего героя делает предметом панегирического восхищения. Простое событие заключения брака императором — и то заставляет историка заметить: «словом, в роде человеческом знаменитее и великолепнее этого торжества не было» (VІ, 1). Рассыпаясь в похвалах лицам, которым историк сочувствует, он не удерживает потоков злословия, когда ему приходится говорить о людях, которые ему не нравятся. Одна крайность создавала другую. И наконец, подобно многим продолжателям Евсевия — Сократу, Созомену, Филосторгию, которые во всех исторических трудах, описывая состояние церкви, описывают в тоже время состояние государства, так как с переходом императоров в христианство и их дела стали рассматриваться, как предмет, имеющий отношение к церковной истории — подобно указанным историкам Евагрий отводит слишком большое место в своей истории повествованию о событиях характера гражданского, не обращая внимания на то: служат ли они к уяснению событий церковных или нет, и потому по местам его история перестает быть историей церковною.
Историк Евагрий со всею полнотой отражает в своей истории дух и характер своего времени. Его понятия и воззрения весьма нередко нисколько не возвышаются над понятиями и воззрениями массы. Являясь слишком доверчивым историком, Евагрий безо всякого сомнения и колебания заносит на страницы своего произведения всякие рассказы о знамениях, которыми предвещалось, по его мнению, то или другое событие. И почти нет события, сколько-нибудь значительного, которое, по уверению историка, не предвещалось бы наперед тем или другим способом. «Тогда открылось — говорит суеверный Евагрий про одно время — много чудесных явлений, предвещавших будущие бедствия: так, при начале войны мы видели только что родившегося теленка, у которого было две головы на одной шее» (V, 8). Царствование Маврикия предуказано было, по рассказу историка, сновидением его отца, благоуханием от земли во время его рождения и видением от самого Маврикия завесы церковной, объятой пламенем» (V, 21) и проч. При таком взгляде на пророчественные явления, историк не осмеливается сомневаться в их значении, он только изумляется им, и с полным доверием передает рассказ о них потомству.
При многих своих недостатках, история Евагрия важна в том отношении, что она описывает эпоху ІІІ-го, IV-го и V-го вселенских соборов, эпоху,
