class="p1">– А почему я должна быть против? – наконец сказала она, по-прежнему глядя в сторону. – Мне тогда понравилось.
Понравилось? Ну и ну! Замызганный подъезд, Катерина, висевшая у Звонарева на шее, ее сползавшие ноги у него под мышками, пыхтенье, одышка, ломота в спине, скомканный оргазм (этажом ниже хлопнула дверь)… Они все экстремалы, что ли, нынешние молодые?
– И что мы посидим в кафе и опять пойдем в подъезд? Я, как ты знаешь, женат и пригласить тебя к себе не могу.
– Зачем в подъезд? Пошли ко мне. У меня отдельная комната в нашей коммуналке; родители живут напротив, через коридор.
– А чего же ты в прошлый раз меня к себе не привела?
– Тогда мы еще были недостаточно знакомы, – жеманно ответила Катя.
То есть для совершения полового акта в антисанитарных условиях они были достаточно знакомы, а для того, чтобы лечь в нормальную постель, – нет! Чудеса! Нет, чего-то она темнит. «Может, имеет виды на меня, узнав о моем разладе с женой? Кузовков, например, проболтался. Кстати, Кузовков… Не посещал ли и он ее комнатку? Чего это раньше он подвозил ее на своей «Волге», а теперь выяснилось, что им вовсе не по пути? А впрочем, не все ли тебе равно, Кузовков или юноша с бараньими глазами, имеет ли она виды на меня или не имеет? Почему бы не трахнуть ее еще разок? Не все же мне мотаться по шлюхам? А тут и искать не надо, сама предлагает».
…Катя притащила его не в кафе, а в танцульку с завывающим ди-джеем, крутящимся под потолком шаром цветомузыки и заоблачными ценами на спиртное. Она чувственно извивалась под музыку в прыгающей толпе, как Шэрон Стоун в «Основном инстинкте», а Звонарев раскачивался на месте, как Майкл Дуглас, только более неуклюже. На дискотеках он уже не был много лет. «Вот так и приходится папикам, задрав штаны, бежать за комсомолом! – с усмешкой думал он. – Как глупо, что я согласился! Женщина есть женщина: если она не берет за любовь деньги, то обкладывает пошлиной развлечений. Была бы еще музыка другая! «АББА» какая-нибудь, как в наше время, итальянцы… А то – электронная чушь для роботов». В паузе он оставил Катьку, ушел к бару. Взяв себе еще сто граммов водки по цене бутылки и апельсинового соку, он решил минут через десять незаметно уйти, а она пусть себе извивается. Провожатого до дому она здесь найдет. Вон их сколько, прыщавых, есть и ее любимые папики с крашеными волосами. Липский, видите ли, ее платья не достоин, а эти фраерочки в майках – достойны! Все девки, как на пляже, с голыми пупками, а она в черном платье с разрезом! Он не замечал, что размышляет уже, точно Кузовков.
Запыхавшаяся Катерина томно подплыла к нему.
– Ладно, не кисни, пошли, – и она потащила его за рукав к выходу.
* * *
Он проснулся глубокой ночью, с Катерининой головой на груди. Осторожно потянулся к тумбочке за часами: два часа ночи. Так, домой он уже не попадает. А ведь он не хотел здесь оставаться по заведенному с Натальей негласному правилу. Накормила его досыта эта Катька, отключился! И еще хочется, хоть побаливает с похмелья голова. Что значит – молодая баба!
Она тоже проснулась, по телу ее пробежала дрожь, когда почувствовала его желание. Они лежали так несколько минут, блестя в темноте глазами, потом, не говоря ни слова, он закинул ее послушную, гладкую, теплую со сна ногу себе на бедро и одним ударом чресел проник в Катину горячую тесноту. «Ах!» – ошеломленно вскрикнула она и часто, прерывисто задышала. Соединившись, они сразу же потеряли представление, где у них ноги и руки: они бились на боку, как две большие рыбы, резкими толчками, невпопад, неожиданно разъединяясь и снова сослепу соединяясь, но кончили одновременно, секунда в секунду, с потрясающей, пронзившей до самых глубин позвоночника остротой. Потом, пожадничав, захотели еще, почти без паузы, но наслаждение теперь залегало далеко, в каком-то бездонном колодце, и когда, наконец, с третьего или четвертого захода они его настигли в немыслимых темных глубинах, перед глазами плыли желтые круги, его колени и локти были содраны в кровь, а Катя обмякла, как тряпичная кукла.
– Боже, как, наверное, скрипела кровать! – спохватилась она, немного придя в себя. – Алеша, что ты со мной делаешь: ведь мне сейчас нельзя столько, я залечу!
Звонарев поморщился. «Начинается! А когда ей не хватило, то об этом не вспоминала!»
– А ты что – таблетки не пьешь?
– В этом месяце – нет, – помолчав, сказала она.
Шлепая босыми ногами, она снова бегала в ванную, потом сделал туда партизанскую вылазку и Звонарев.
Открыли окно, в которое ворвался холодный чистый воздух весенней ночи, курили, сидя в постели.
– Сережа этот, – шептала Катя, – ну, который меня после работы встречал, он вскакивал уже через минуту, как мы… ну, понимаешь? и бежал включать музыку. А у нас-то, ты знаешь, тайм длиннее, хочется, чтобы он хотя бы полежал рядом, а он – музыка, сигарета… Получил свое и отвалился. А ты лежи, кусай губы. Если бы он еще перед этим ласкал подольше. Нет, лезет сразу, когда я еще не готова. Мне больно, конечно… Говоришь ему, а он не понимает. Да и вообще, с ним говорить не о чем.
– Нда… – неопределенно промычал Алексей, которого всегда коробили подобные откровения. Сказала бы просто: ты лучше других. Коротко и приятно. Нет: кто-то там получил свое, отвалился… Очень интересно слушать!
– А ты знаешь, – продолжала Катя, – ведь мне нравился всегда в нашей конторе только ты. Я чувствовала, что если у нас что-то будет, то будет очень сладко. Тогда, в подъезде, все вышло неловко, но у меня какое-то томление осталось, предчувствие настоящего кайфа, какой был сейчас. Видишь, я не ошиблась.
– Слушай, – поморщился Алексей, – я уже тысячу раз слышал такие вещи и сто раз о них сам писал. Просто у нас получилось, вот и все. А если бы мы снова сопрягались в подъезде, путаясь в одежде, то опять бы получили лишь жалкое содрогание.
– Нет-нет! Я готова была с тобой по-настоящему кончить! Я люблю один твой рассказ из той книжки, что ты подарил… Ну, помнишь: там герой читает на улице объявление об услугах машинистки, начинает по почерку представлять себе эту женщину, сочиняет рассказ, как влюбляется в нее, и приносит ей его печатать. И когда она доходит до конца, отстукивает последнюю фразу, он звонит к ней в дверь, – как и герой рассказа, минута в минуту.
– Когда я написал этот рассказ, – с горечью сказал
