«Да, да, как же, — подумала Марта. — Я благополучная. Я такая благополучная женщина, каких еще на свете не бывало. А какое благополучие мне еще предстоит…»
— Я живу как на вулкане, — продолжала Тоня тихим и печальным голосом. — Сколько лет мне удавалось оберегать Володю… Каждый день, каждый час я была настороже, чтобы ничто не нарушало привычного ритма. Никто не знает, какого мне стоило напряжения… Да один Лавровский! Пока я добилась, чтобы он оставил Володю в покое, я чуть не сошла с ума. А теперь — Надя…
Тоня опять всхлипнула, ее плечи дрогнули.
— А что — Надя? — сказала Марта. — Алеша недавно видел ее и с восторгом говорил мне, какая она чудная и способная девочка. Весь Витькин класс был в нее влюблен, когда Надя преподавала у них историю.
Но Тоня не слушала утешений, она горько плакала, нагнув голову к коленям.
Из морозовской палатки донесся взрыв смеха.
— Что они смотрят? — вскинулась Тоня. — Не люблю, когда телевизор возбуждает их перед сном. — Она плавно поднялась и, вытирая слезы платочком, направилась к палатке. — Нет, завтра — домой! — сказала она решительно.
— Ты все это слышал? — изумленно спросил Морозов.
— Не то чтобы слышал, — ответил Заостровцев вполголоса, — а как-то… я воспринимаю как-то иначе. Не слухом… Поверни, пожалуйста, лампу. Слишком яркий свет.
Он лежал на своей койке, уставясь на гибкий обруч верхнего крепления палатки. Только сейчас Морозов заметил седину в его черных волосах, аккуратно причесанных на косой пробор.
— Но как это возможно? Вовка, дружище, я просто не могу понять… Звуки, отзвучавшие более века тому назад…
— Я сам не понимаю. — Голос Заостровцева замер до шепота. — На корабле была шумопеленгаторная станция, она принимала все звуковые колебания…
Он умолк.
— Ну, ну, дальше?
— И преобразовывала их в электрические. — Заостровцев будто сам с собой разговаривал, голос его звучал монотонно. — Это лавина… лавина звуков, из которых срезывающие фильтры оставляли только самые необходимые — шум винтов кораблей противника… Остальные звуки могли стихийно… запись могла идти хаотически… А ферромагнитная основа — корпус корабля…
Опять он замолчал. Пальцы его левой руки, вытянутой вдоль тела, слегка шевелились, будто он считал что-то про себя.
— Послушай, но ведь это грандиозно! — сказал Морозов. — Можно расшифровать… можно прочесть прошлое!
— Выключи свет совсем. Режет глаза.
Теперь в палатке было темно. Лишь слабый свет аландского вечера проникал сквозь пленку оконца и проем входа. Из соседней палатки донесся взрыв детского смеха.
— Ты говоришь — прочесть прошлое, — тихо сказал Заостровцев. — Нет, Алеша. То, что сегодня произошло, это просто случайное совпадение стихийной записи и моей… моей настроенности… — Он помолчал, а потом вдруг спросил: — Алеша, ты уже начал тренироваться?
— То есть как? — не понял Морозов.
— Ты давно не летал — значит, надо перед экспедицией пройти курс подготовки. Можно ведь за два-три месяца усиленных тренировок войти в прежнюю норму, как ты думаешь? Если давно не летал?
— Можно-то можно, но видишь ли, Володя…
— Вот и я думаю, что можно. Мы ведь еще не старые, верно? Подумаешь, сорок лет… Шевелев Радий Петрович и в пятьдесят летал, а?
И, не дожидаясь ответа, Заостровцев опять перескочил на другую тему — стал рассказывать о новом двигателе, который он со своей группой спроектировал и испытания которого дали отличный результат.
— Почему сидите в темноте? — сказала Тоня, войдя в палатку. — Ты не спишь, Володя? Как себя чувствуешь?
— Я чувствую себя хорошо, — ответил Заостровцев.
День выдался ясный и теплый. Море умиротворенно наливалось синевой, шхеры грели на солнышке старые каменные бока. В сторону Мариехамна прошел самолет.
Витька сказал:
— Устал читать. Пойду купаться.
— Иди, — рассеянно отозвался Морозов. — Только не заплывай далеко.
Они были одни на пляже. Заостровцевы уехали, а Марту вызвал Свен на планктонную станцию: кто-то из его ребят повредил себе ногу о подводную скалу.
Морозов лежал на теплом песке и листал свежие газеты. Глаза скользили по заголовкам не задерживаясь: «Новая трасса аэропоезда…», «Состязание поэтов в Рейкьявике», «Третья Плутоновая состоится». Ну-ка, ну-ка… «Начались советско-американские переговоры о совместной экспедиции на Плутон… Президент Международной федерации космонавтики Т.Коннэли заявил… Состав экспедиции пока не определен…»
Жизнь идет своим чередом на прочно обжитой планете Земля. Новые трассы… Состязания поэтов… Все идет к лучшему в этом лучшем из миров…
Почему же встает перед глазами грозное видение: израненная, окутанная дымом субмарина уходит под воду, уходит навек, выплескивая с последним дыханием — не предсмертные крики, нет — «Интернационал».
Вглядеться бы в их лица. В молодые непреклонные лица. Ведь у каждого был свой дом и семья, у каждого — свой мир. «Товарищи, братья! Победим или умрем!..»
А он-то, он, Алексей Морозов, со своей коллекцией старинных солдатских песен… «Наши жены — ружья заряжены», — орали хриплые глотки. «Белой молнии подобны взмахи наших сабель»… Забавные песни, он выискивал их, и гордился ими, и прокручивал приятелям — нет, вы послушайте только, как занятно…
Забавные? Черта с два!
Ведь это твой пращур, какой-нибудь Иван или Гаврила Морозов в душном, тесном мундире и пропотелых насквозь сапогах продирался там, за Лабой, через кавказские колючки, палил из длинного однозарядного ружья, месяцами не мытый, неграмотный… А когда подавали команду «В штыки!» — он крестился и бросался вместе с другими Гаврилами под пули, на неприятеля, о котором толком ничего не знал. Он стрелял, колол, маршировал и орал песню про храбрый Апшеронский полк — и он, Алексей Морозов, существует только потому, что этого Ивана или Гаврилу случайно пощадила черкесская пуля. Мог ли себе представить далекий пращур, какими будут его потомки?..
Уходит под воду субмарина, окутанная дымом. Море, вот это самое море, такое ласковое сегодня, тогда с шумом врывалось в рваные пробоины, завладевало лодкой, как своей добычей, увлекало ее в вечный придонный холод.
Вглядеться бы в их лица, услышать живые голоса. Понять их муки и ярость…
Они не думали о нас, умирая. Они жили своим последним боем. Но всей борьбой, и яростью, и ненавистью к фашизму они прокладывали дорогу в будущее — вот в этот ясный, без единого облачка, день.
Писк видеофонного вызова прервал его размышления. Он потянулся к разбросанной на песке одежде и вытащил из кармана рубашки белую коробочку видеофона.
На экране возникло сухощавое лицо Бурова.
— Все загораешь? — спросил он.
