раздельно, по слогам (и даже по отдельным звукам), когда стремился донести свои мысли до тренеров, упорно не демонстрировавших правильной реакции. Когда Алекса пытались обучить слову apple ‘яблоко’, названию фрукта, который, по мнению попугая, представлял собой нечто среднее между бананом и вишней и, соответственно, должен был называться banerry (tbanana + cherry, слово banerry Алекс изобрел сам), он отказывался повторить слово apple и произносил очень медленно и явно намеренно: ban-err-eeee – разделяя слово на составные части таким же образом, как делали тренеры, обучая Алекса новым словам. Когда тренеры упорно не реагировали на просьбу Алекса дать ему орех (want a nut), он повторил фразу, разделив слово nut на звуки: н-а-т, чтобы максимально внятно донести свою мысль до «несообразительных» людей.
И даже те слова-«ярлыки», которым его обучали, по собственному почину Алекс использовал не для описания действительности (как сделали бы люди), а для социальных взаимодействий – и с сородичами, и с людьми. Обозначение зеленой фасоли green bean оказалось – возможно, в силу созвучия составляющих его слов – очень удобным для дуэта с другим попугаем, Гриффином: Green, – начинал Алекс. – Bean, – вторил Гриффин. – Green. – Bean. – Green. – Bean. – и т. д. При этом птицы не описывали фасоль (ее рядом не было), не вспоминали о ней, не просили дать им ее, а просто реализовывали таким способом свое стремление к социальным взаимодействиям. Попав в ветклинику, Алекс разговаривал со всеми, кто готов был его слушать. Он долго выспрашивал у бухгалтера клиники (его клетка располагалась по соседству с ее кабинетом), хочет ли она орех, кукурузу – и, в конце концов, сказал раздраженно What do you want? (интонационно выделив do), но не для того, чтобы предложить бухгалтеру ту или иную еду (которой у него и не было), а лишь затем, чтобы добиться внимания к себе и удовлетворить свое стремление к социальным взаимодействиям.
Это демонстрирует одно из очень важных отличий человеческого языка от коммуникативных систем других видов. Человеческий язык предназначен прежде всего для описания внешней по отношению к человеку действительности – объектов, действий, свойств, – и поэтому в нем существует множество слов для обозначения всего этого и множество правил, позволяющих связывать слова друг с другом, для того чтобы мочь описывать колоссальное, потенциально бесконечное количество возможных ситуаций. Человек предрасположен к тому, чтобы даже социальные взаимодействия строить вокруг описания окружающей действительности. О том, что такая коммуникативная установка появляется в человеческом поведении еще до речи, свидетельствует эксперимент Ульфа Лисковски и его коллег (Liszkowski et al. 2004): годовалым детям демонстрировали какой-то интересный предмет, на который они показывали взрослому. Как показала реакция детей, «правильным» ответом взрослого на такое действие было смотреть то на предмет, то на ребенка и обсуждать его с ним («А кто это?», «Это птичка!», «Она машет крылышками!» и т. и.), другие варианты реакции взрослого (посмотреть на ребенка и поговорить о нем самом, игнорируя показанный предмет, посмотреть на предмет, но никак не показать, что заметил его именно благодаря ребенку, или просто посмотреть на собственные руки, проигнорировав и ребенка, и показанный предмет) не удовлетворяли ребенка, и он пытался исправить ситуацию. Склонность сообщать окружающим о своих впечатлениях представляется очень важной для глоттогенеза; по мнению М. Томаселло, она является одной из его главных предпосылок (Томаселло 2011; Tomasello 2008).
У других видов коммуникативная задача в большинстве случаев другая: по каким-то заметным признакам особи (элементам внешности, запаху, издаваемым звукам, производимым действиям) сородичи должны понять что-то о ней самой – сильна она или слаба, настроена агрессивно или мирно, спокойна или, к примеру, напугана и т. и. Коммуникация может использоваться для того, чтобы подготовить полового партнера к спариванию, для того, чтобы особь могла выяснить свое место в иерархии, для контакта между родителями и потомством, у наиболее «умных» и социальных видов – также для поддержания дружбы (видимо, для серых жако такой тип использования коммуникации тоже характерен). Возможности «описания действительности» ограничены несколькими типами криков опасности или несколькими вариантами пищевого крика – поскольку коммуникация в природе дорого стоит (то, что могут заметить сородичи, могут заметить и хищники), ни у одного вида, кроме человека разумного, не возникло такой системы, которая позволяла бы выражать в знаковой форме всё что угодно, реальное или вымышленное.
Привычного к такой коммуникативной системе человека при изучении когнитивных способностей животных интересует прежде всего вопрос, может ли животное выучить слова? Может ли животное овладеть знаками-символами, у которых означаемое (смысл) не имеет никакой природной связи с означающим (формой)? Может ли оно выучить, что слово относится не к единичному объекту, а ко всем объектам такого типа? И в который раз изучение вида с высоким уровнем когнитивного развития дает ответ: может. Могут не только человекообразные обезьяны (шимпанзе, бонобо, гориллы и орангутаны), но, как стало ясно благодаря работе Айрин Пепперберг, и попугаи (по крайней мере, серые жако).
В роли слов, естественно, выступают прежде всего предметные имена. И это не случайно. Во-первых, их проще всего соотнести с объектами окружающей действительности, а во-вторых, для людей, неискушенных в лингвистике, язык – это прежде всего слова, а слова – это прежде всего предметные имена. У человека имеется, по-видимому, врожденная предрасположенность к такому восприятию. Как отмечал А. Р. Лурия, дети гораздо раньше начинают осознавать в качестве слов существительные – имена вещей, чем слова, обозначающие действия или качества: «…если предъявить ребенку 3–5 лет, уже овладевшему элементарным счетом, два изолированных слова, например “стол – стул”, и предложить ему сказать, сколько именно слов было предъявлено, он без труда ответит: “Два”. Однако если от конкретных существительных обратиться к глаголам или прилагательным, предложив ему сочетание слов “собака – бежит” или “лимон – кислый”, он окажется уже не в состоянии дать правильный ответ: “Конечно, здесь одно слово «собака» и «лимон»”» (Лурия 1979: 88). При языковых контактах люди заимствуют слова из одного языка в другой – опять же, существительных среди заимствований существенно больше, чем глаголов, прилагательных и других частей речи. При зашумлении сигнала существительные распознать оказывается проще, чем глаголы (Hormann 1981; Величковский 2006: 140).
Кроме предметных имен Алекс освоил названия форм, цветов и материалов – это более сложные концепты, чем предметные существительные. То, что Алекс мог их выучить и правильно употреблять, показывает высокий уровень когнитивных способностей серых жако. Он мог ответить на вопрос, какой из предметов больше другого, мог оперировать числами и даже складывать их. Но не менее интересно, что Алекс смог целый ряд вещей освоить самостоятельно. И это касается не только сложных понятий, таких как
