но только не гони. Впереди нас один дряхлый "Москвичок" трясется, как бы ненароком его не боднуть.
Мы медленно покатили по витиеватой дороге между ограждений санатория и дома отдыха.
– Как продвигается следствие по делу убийства в "Суроже"? – спросил я.
Кныш скривился.
– Неважно.
– Чего ж так?
– Приблизительно за десять минут до убийства администраторша видела человека, который поднимался по лестнице на третий этаж. Мы пробовали вместе с ней составить его фоторобот. Какие у него были волосы? – спрашиваем. Черные, – отвечает, а через минуту: – Ой, не черные, а светлые! – А глаза какие? – Глаза карие. – А потом: – Нет, не карие, а голубые, я спутала!.. По-моему, она просто боится. На внешней дверной ручке нашли отпечатки пальцев, которые не принадлежат убитому. Но это еще ни о чем не говорит… Боюсь, что придется тебе проходить по этому делу как свидетель.
– Постой! Так я же прохожу по другому как обвиняемый!
– Насчет другого, я думаю, ты отмажешься. Вон какую деятельность развернул!
Мы въехали на подъем. Я едва ли не прижался лицом к лобовому стеклу, наблюдая за дорогой, снял с пояса рацию, включил ее на прием. Кныш молча покосился на нее. Как только мы миновали первый поворот, на другом конце гигантской подковы, которую образовывала дорога, мелькнул "Москвич" и сразу же скрылся за уступом скалы.
– Не гони лошадей, – попросил я Кныша. – На цыпочках, тихонечко.
Кныш делал все возможное, чтобы машина пошла на цыпочках. В рации что-то зашуршало, и я услышал голос Гриши:
– Кирилл! Ответь. "Скала" вызывает.
– Слушаю, Гриша.
– Вижу, как в сторону Нового Света едет желтый "Москвич", а за ним, метрах в пятистах – милицейский "Уазик".
– Надо же, какое совпадение, и мы тоже это видим. Продолжай, Григорий! Я на приеме.
– Неплохо, – сказал Кныш. – Откуда он нас видит?
– С орбитального комплекса, естественно, – ответил я. – Связь-то у меня космическая!
– Да ладно тебе свистеть!.. Вон, твой "Москвич"-то тормознул!
– Стоп! Задний ход! Он пока не должен нас видеть.
Кныш остановился, отъехал метров на десять назад и вырулил на обочину. Я вышел из машины и пересел на заднее сидение.
– Ну, давай, руководи, великий комбинатор, – сказал Кныш.
– Я лягу, чтобы меня не было видно, – сказал я, – а ты на скорости подлетишь к "Москвичу", дашь по тормозам, выйдешь со своей рацией из машины и подойдешь к водителю – он будет недалеко сидеть. Подойди к нему, как к старому знакомому, поздоровайся за руку, сядь с ним рядом, фурик свой на затылок сдвинь, как ты это любишь делать, спроси, не знает ли он, как переделать рацию, чтобы ловить музыку с Марса – словом, неси какой-нибудь бред. Две-три минуты – больше не надо. Снова пожми ему руку, помаши фуражечкой напоследок – и в машину. Вот и все задание.
– Понял, – кивнул Кныш. – Это называется скомпрометировать человека на глазах у второго. Прием известный.
– Хорошо, что ты догадливый. Трогаемся по моей команде.
Через минуту моя рация снова затрещала, и Гриша доложил:
– Клим вышел из машины и спускается к морю. Язык такой голый там есть, справа от обсерватории, помнишь?
– Помню, помню. Рядом никого больше не видно?
– Пока никого… Стоп!.. Сейчас, резкость поправлю… Ага, идет, красавец.
– Кто идет, Гриша?
– Кого ждем. Поднимается по тропе с бухты. В белых шортах, вьетнамках, голый торс… Клим его не видит, садится на камень, закуривает… Джо остановился, смотрит назад… Снова идет вверх.
– Заводи, – сказал я Кнышу.
– Сейчас он выйдет на язык… Скачет с камня на камень… Клим курит, смотрит на море.
– Погнали!
Машина рванула с места и сразу набрала скорость. Я лег на сидение.
– Вижу вас! – несколько возбужденно сказал Гриша. – Очень хорошо, шоссе уже в поле зрения у Джо… Клим еще его не видит. Между ними метров двести…
Я не ожидал, что Кныш домчится до "Москвича" так быстро. Завыли тормоза, я едва не свалился с сидений.
– Я пошел! – буркнул Кныш и вышел наружу.
– Джо остановился! – почти прокричал Гриша. – Присел. Прячется за кустарником… Смотрит на мента. Мент спускается к Климу. Тот пока его не видит, все еще любуется морем…
Комментарий Гриши мне уже был не нужен. Осторожно приподняв голову, я мог видеть все происходящее своими глазами. Единственное, я не видел Джо – он находился немного ниже, на спуске к морю.
Кныш, отдаю ему должное, сделал все, как надо. Это он артист, а не я. Подошел вразвалочку к Климу, хлопнул его по плечу. Тот обернулся, хотел встать, но Кныш, предупреждая эту естественную реакцию человека перед незнакомым милиционером, схватил его руку, стал трясти, быстро сел рядом, сдвинул фуражку на затылок – как по сценарию. Клим недоуменно заморгал глазами, но старшина уже подсунул ему под нос рацию, стал что-то спрашивать, размахивать руками, показывать на небо, на море.
– Джо все еще смотрит, – продолжал вести свой репортаж со скалы Гриша. – Пятится назад. Уходит… Большими прыжками спускается к морю… Все, я потерял его из виду, он где-то под обрывом.
– Все, Гриша, спасибо! – ответил я ему. – Можешь дальше штурмовать вершину.
– Спасибо! – передразнил Гриша. – С тебя пузырь.
Я снова взглянул в окошко. Старшина уже возвращался, а Клим провожал его таким взглядом, словно к нему только что подходил йети.
– Порядок! – сказал я Кнышу, когда он сел в машину. – Можно гнать обратно.
Кныш рванул рычаг передачи, круто развернулся и поехал в поселок.
– Если не ошибаюсь, – сказал он, не оборачиваясь, – ты приговорил человека.
Я сделал вид, что не расслышал.
– И по закону я должен предупредить преступление, – добавил старшина.
– Высади меня здесь, – попросил я, когда мы поравнялись с лагерем альпинистов.
– Я тебе больше не нужен?
– Нужен, – ответил я.
* * *
Не знаю, что движет людьми, когда они идут под пистолетный ствол, но в глазах Гриши и Князева я не увидел ничего другого, кроме желания помочь мне.
