Постепенно политические разногласия, от которых королева не могла оставаться в стороне, стали сказываться на ее отношениях с Сарой. По восшествии на престол никаких изменений в их «дружбе по старой мерке» не произошло, о чем свидетельствуют письма Анны к «дорогой миссис Фримен, которую я люблю больше, чем можно выразить словами или поступками». Она с жаром уверяла Сару:
«… вы никогда не найдете во всех исканиях любви сердца, подобного моему».
Черная кошка пробежала между двумя подругами отнюдь не от того, что Анна стала проявлять меньшую щедрость в отношении Сары. Королева осыпала свою фаворитку милостями. Графиня получила три ключевых должности королевского двора: гардеробмейстера, камер-фрау стульчака[74] и хранительницы Личного кошелька. Общее жалованье Сары составляло теперь 5600 фунтов в год, помимо этого ее назначили смотрителем королевского Виндзорского парка, чему сопутствовало право пользования красивым домом в парке. В качестве хранительницы Личного кошелька Сара оплачивала личные расходы королевы. На это ассигновалось 26 тысяч фунтов. Изрядная доля их уходила на оплату проигрышей в карты, прочее же – на пенсии нуждающимся и благотворительные пожертвования.
Сара ухитрялась значительное время проводить в своем доме, что ей иногда ставили в вину, и она позднее делала попытки защититься, указывая, что «у меня всегда было разрешение королевы и вся работа выполнялась к удовлетворению ее величества по всем статьям». На время отсутствия леди Мальборо возлагала обязанности хранительницы Личного кошелька на свою родственницу Абигайль Хилл, которой некогда обеспечила должность камер-фрау. В ту пору графиня настолько безоговорочно доверяла Абигайль, что имела обыкновение говорить:
– Если бы мне пришло в голову узнать, что затевает королева, я бы обратилась к Абигайль.
Сара впоследствии писала: «Хотя я и была фавориткой, без помощи герцога Мальборо и лорда Годольфина я не смогла бы сделать что-либо значительное». Однако Сара была разочарована, что может оказывать свое влияние только таким косвенным образом, ибо считала, что королева будет постоянно обращаться к ней за советом. Но вскоре Анну стали раздражать покровительственные указания графини. Причиной этого были диаметрально противоположные политические взгляды, поскольку Сара гордилась своей сущностью «истинного прирожденного вига». Она всецело одобряла желание вигов «удерживать монархию в пределах ее справедливых границ». К несчастью, графиня выражала свою точку зрения совершенно безапелляционно, грубила королеве, не стремясь скрыть, что смотрит на нее как на дурочку. Вскоре Анна начала избегать разговоров о политике, предпочитая общие темы о туалетах и погоде.
Первый год Войны за испанское наследство прошел для союзников удачно. Граф Мальборо провел успешную кампанию в Нидерландах, вследствие чего палата общин утвердила обращение, гласящее, что он «возродил древнюю честь и славу английской нации». Желая показать высокую оценку деяний Мальборо, королева решила пожаловать ему титул герцога и написала Саре:
«Для вашей бедной, несчастной, верной Морли весьма неудобно думать, что она располагает чрезвычайно немногим в своей власти, дабы продемонстрировать вам, насколько искренне я воспринимаю добрые дела милорда Мальборо… но, поскольку в настоящее время не существует более ничего иного, я надеюсь, что, как только он прибудет, вы позволите мне сделать его герцогом».
Сам граф Мальборо стремился заполучить более высокий титул, указывая жене, что это поднимет его престиж за границей. Когда Сара принялась возражать, что они недостаточно богаты, чтобы поддерживать такое высокое положение, муж заверил ее в непременной помощи королевы. Анна уже пожаловала своему главнокомандующему пенсию в 5000 фунтов в год из доходов почтового ведомства, но попыталась сделать ее пожизненной для герцога и его наследников. Однако парламент воспротивился на том основании, что Мальборо уже получает ежегодное вознаграждение в 54 835 фунтов в год, а его супруга также занимает доходные должности.
После того, как «королева и оба ее фаворита были уязвлены до глубины души этим разочарованием», Анна попросила чету принять ежегодные 2 тысячи фунтов из ее личного кошелька. Однако они сочли неуместным в сложившихся обстоятельствах воспользоваться щедрым даром королевы. Впоследствии Сара пожалела о подобной щепетильности и, уходя в отставку со своих постов при дворе, выцарапала обратно деньги, от которых отказалась в 1702 году, хотя к тому времени пенсия герцога от почтового ведомства была сделана пожизненной.
Тут супругов постиг страшный удар. Их единственный выживший сын и наследник, Джон, лорд Бландфорд, многообещающий студент Кембриджского университета, в феврале 1703 года скончался от оспы. Не помогли ни преданный уход матери, ни два королевских лейб-медика, спешно отряженные Анной из Лондона. Горе герцогской четы было безмерным, но мужа долг призывал на континент для возобновления военных действий против Франции, и Сара осталась предаваться страданиям в одиночестве в своем особняке в Сент-Олбанс. Поговаривали, что смерть сына оказала воздействие «не только на ее сердце, но и на ее разум». Однако, вместо того, чтобы ощутить большее сродство с королевой, чья рана от смерти герцога Глостерского еще не зажила, герцогиня внушила себе, что страдания Анны не могут сравниться с ее муками.
Теперь преобладающими чертами характера Сары стали нетерпимость и закоснелость. По ее собственным словам, герцогиня никогда не получала большого эмоционального удовлетворения от своей дружбы с Анной. Однако теперь эти приятельские отношения в ее глазах оправдывались тем, что она должна подчинить слабохарактерную Анну своей воле и, таким образом, оказать помощь не только мужу и Годольфину, но и политической партии, которой благоволила. Главной мишенью ее нападок были тори, как находящиеся на государственной службе, так и вне ее. Сара даже дошла до того, что объявила их натуральными якобитами. На это Анна совершенно справедливо ответила:
«Я чрезвычайно сожалею, но не могу считать, что все, кто не являются вигами, должны быть отнесены в разряд якобитов».
Обретя в политике отдушину, отвлекавшую ее от горя, Сара погрузилась в нее с лихорадочной активностью. Герцогиня редко являлась ко двору, а в письмах взяла себе за правило обращаться к Анне «ее величество», а не «миссис Морли». Встреча с герцогиней в Лондоне 5 мая оставила королеву с чрезвычайно тяжелым чувством, ибо герцогиня была официальна и холодна с ней. Анна в отчаянии молила:
«Ради Иисуса Христа, скажите мне, в чем дело, я не считаю себя виноватой; немногие люди знают себя, а я чрезвычайно чувствительна, у меня есть свои переживания, так же, как и у прочих людей… Сжальтесь надо мной и не скрывайте ничего, но свободно откройте ваше дорогое сердце, ибо я не успокоюсь, пока между нами не будет все исправлено».
