тела находится эта микстура, которая вступает в непримиримую борьбу с грехами.
– Так грехи в книге, а не во мне, – улыбнулся Сарториус снисходительно. – Нечего опасаться, брат. Просто дай мне эту книгу и твердо верь в мою добродетель.
С этими словами он протянул руку, и Эберхардус, после недолгого колебания, вручил Сарториусу проклятый том. Том был тяжелый, поэтому Сарториус просто положил его на одеяло, поверх живота больного.
Сарториус поставил книгу вертикально и раскрыл. Некоторое время он рассматривал страницы, стараясь сделать так, чтобы лицо его сохраняло равнодушное выражение. Но легкий румянец пробежал по скулам, а в глазах вдруг появился странный блеск.
Ангелиус, который не видел ничего непристойнее кулинарных книг со схемами разделки коровьих и свиных туш, не выдержал и тоже заглянул на страницы, которые оказывали на его братьев столь странное воздействие.
Даже если не вникать в текст, можно было легко повредить своей душе просто при разглядывании картинок. Ибо рисунки, выполненные тонкой кистью, изображали жонглеров и мартышек в непристойных позах, а также эпизоды любви между ними. Мартышки то повторяли трюки жонглеров, то предавались страсти – друг с другом и с людьми. Какая-то дама, приняв мартышку-самца за знатного кавалера, привечала его в своей спальне, другая мартышка пробралась в дом богатея-торговца и заняла позицию между супругами… Коротко говоря, не было такой непристойности, которая не пришла бы в голову создателю этих картинок.
Сарториус захлопнул книгу, едва не прищемив нос брата Ангелиуса, и произнес:
– Полагаю, эта книга для нас бесполезна. Давайте посмотрим еще.
Они извлекали одну за другой самые странные книги. Одна, например, представляла собой любовные стихи Катулла. Собственно, в самих этих латинских стихах не было ничего особо выдающегося – после книги с мартышками мало чем можно было ужаснуть или хотя бы удивить разборчивого читателя, – но все эти излияния в адрес несговорчивой любовницы античного поэта были написаны поверх псалмов, причем текст псалмов был подтерт, но не уничтожен до конца, и таким образом мелочные сетования любовника на дурное поведение какой-то женщины сплетались с космическими по мощи и устремленности чувствованиями пророка, чья душа рвалась к соединению с Господом, а может быть, уже была с ним соединена. И в самом этом сплетении ничтожно-земного с возвышенно-небесным можно было усмотреть злодейское кощунство.
Затем были извлечены несколько молитвенников, испорченных похабными надписями и не менее похабными рисунками, совершенно, впрочем, не искусными (их следовало бы закопать и вбить в то место осиновый кол), две книги заклинаний на непонятных языках с надписанными поверх странных значков латинскими буквами – для тех, кто захочет эти заклинания произнести, – увесистый богословский труд, приписываемый не то еретику Арию, не то кому-то из его последователей, и, наконец, длинная поэма некоего Филодора Александрийского, называемая «Песнь об Александре и узниках конца света».
Последней вытащили латинскую Библию, которая попала в этот сундук, скорее всего, по недоразумению.
Брат Сарториус сказал, что ему нужны Библия, две книги заклинаний и поэма Филодора, а остальное следует положить обратно в сундук и вернуть на место.
Брат Эберхардус пытался уговорить его оставить еще книгу про мартышек, но брат Сарториус на это отвечал, что от мартышек одно только похабство и ни малейшей пользы.
– И если бы я созерцал сию книгу еще хотя бы несколько лишних минут, то целительная сила микстуры в моем теле действительно обратилась бы в яд, – заключил он. – Поэтому, коли не желаешь мне погибели, брат Эберхардус, то верни эту книгу в сундук и придави ее хорошенько хотя бы тем же Катуллом! Ибо Катулл куда менее вредоносен, хотя пользы от него тоже никакой. Он даже не ядовит и сколько его ни выжимай, ни капли яда или меда из него не выдавишь.
– Почему? – спросил Эберхардус, который плоховато знал латынь и не успел оценить Катулла.
– Потому что нет в нем ни яда, ни меда, ни похоти, ни гнева, ни истинной любви, ни ложной, он – как пустая вода, – сказал Сарториус, который почему-то был сильно разгневан именно на Катулла.
– Господь с тобой, дитя мое, – перебил его брат Ангелиус (он был намного старше Сарториуса), – дался тебе этот несчастный Катулл. Он, поди, давно помер и мается теперь, бедняжка, некрещеный, там, где все нехристи околачиваются. Так ведь тоже безвинно в ад, считай, попал. Откуда ему было знать про Господа, когда Господь-то тогда еще не родился!
С этими словами брат Ангелиус бросил Катулла в сундук. Последней он уложил книгу про мартышек, потому что она первой должна была бы броситься в глаза настоятелю, буде тому вздумается проверить запретное имущество.
Кряхтя, оба брата утащили сундук в подвал и обильно присыпали пылью, зачерпывая ее из углов.
– Теперь, вроде, и не заметно, что мы его трогали, – с удовлетворением произнес брат Ангелиус. Он повесил ключ обратно на связку, после чего они оба с братом Эберхардусом долго вытряхивали пыль из одежды.
Брат Ангелиус ушел по своим делам, а брат Эберхардус отправился на кухню, чтобы взять для больного еду.
Когда он вернулся в комнату, то нашел брата Сарториуса за чтением.
Подняв голову от книги, брат Сарториус сказал:
– Вот о чем я подумал. Для того чтобы выпустить Господа из книги в наш мир, нам нужно раскрыть книгу. Так?
– Да, – сказал брат Эберхардус и поднес ложку с кашей к его губам. – Поешь-ка, пока горячая.
Наскоро проглотив кашу, Сарториус продолжил:
– Но чтобы Господь вошел в мир, люди должны прочитать Библию.
– Вторую тоже съешь… не подавись, осторожнее…
– Однако латынь знают лишь немногие.
– Я тебе еще хлеба принес. Погоди, отломи и размочи. Он черствоват.
– Научить народ латыни невозможно.
– Ты воду будешь пить или молока выпросить?
– Воду.
– Погоди, не облейся… да куда ты торопишься? Дай оботру.
– Если переложить Библию на народный язык, Господь заговорит с каждым человеком.
– Господь и так говорит с каждым человеком, – сказал Эберхардус. – Не глотай как гусь, обожжешься… Ешь потихоньку.
– Людям кажется, что Господь с ними говорит, а на самом деле они только придумывают что-то за Господа, – сказал Сарториус. – Взять того же Пепинуса. Думаешь, это Господь посоветовал Пепинусу снять золотое кольцо с пальца женщины, которую он похоронил в позапрошлом году?
– А ты откуда знаешь, что Пепинус снял кольцо?
– Слышал, как он молится.
– И что, он каялся в молитве, что снял кольцо?
– Нет, он спрашивал у Господа разрешения это сделать. Ей, говорит, кольцо это больше ни к чему. Она уже попала в свой рай для добродетельных вдов, которые ни с кем не хотели
