нам этих сатрапов! В Неву их, пусть корюшку покормят! — взревела толпа и сгустившись у нас на дороге, качнулась мне навстречу.
Самым глупым было прорываться через массу людей угрожая им оружием или применяя силу. Даже, если бы я привел с собой всех своих инвалидов, вооруженных до зубов, даже с пулеметами, нас просто втоптали бы в землю, не замарав сапог. Вон, из-за угла здания даже темная туша броневика виднеется, революция готова себя защищать.
— Товарищи! — я вышел вперед и поднял руки вверх: — Товарищи мои дорогие! Ну что же вы делаете! Не настрелялись еще? Весь цивилизованный мир рукоплещет нашей бескровной, как сказал дорогой товарищ Керенский, революции, а вы хотите нас перед всем миром опозорить? Мы всем рассказали, что наша революция самая лучшая и мирная в мире, не чета какой-то там Французской, а вы хотите показать всему миру, что мы — дикари неумытые? А, товарищи?
Еще в Библии сказано «Да воздастся каждому по делам его». Эти царские опричники десятилетиями гноили нашего брата по тюрьмам и по ссылкам, а вы хотите их на тот свет отпустить без покаяния. Нет, товарищи, это в корне неправильно. Каждый из них, запомните, каждый, должен полной чашей испить те муки, что годами терпели от этих извергов наши товарищи. Сейчас они три месяца посидят в сырых казематах Петропавловки, на хлебе и воде, чтобы сами узнали, как это — из мякиша чернильницу делать. А потом, когда наш народный суд, от имени революционного народа отправит эту отрыжку царского режима лет на двадцать в Туруханский край, чтобы там, в вечной мерзлоте, где плевок не успевает долететь до земли, оттого, что в сосульку превращается. Так вот, пусть эти упыри лет двадцать помоют золотишко для трудового народа, по колено в ледяной воде, вот тогда мы все дружно скажем — да, вы искупили свою вину, можете вернутся к нормальным людям. А последнего царского полицейского мы будем, товарищи, в зверинце, в клетке, внукам своим показывать. Правильно я говорю, товарищи?
— Ура! — взревели радостные лица, которые еще минут пять назад были готовы на кол посадить моих подопечных, да и меня вместе с ними, чтобы под ногами не мешался: — Даешь фараонов в зверинец!
— Качать товарища! — взвизгнул истерический дамский голос и через мгновение меня схватили десяток цепких рук.
Потом я несколько секунд летал вверх-вниз, прижав к животу деревянную кобуру с «маузером». Затем все кончилось. Мне напялили на голову свалившуюся папаху, отбили плечо дружескими ударами и, наконец, отпустили.
— Все целы? — спросил я у ближайшего конвойного.
— Все.
— Тогда пошли быстрее отсюда.
Все, и конвойные, и конвоируемые, спешили покинуть место сосредоточения революционных активистов, с нескончаемым кваканьем автомобильных клаксонов, шумом возбужденной толпы, криками, рвущих глотки, ораторов на бесконечном митинге, всё это создавало непередаваемую атмосферу птичьего базара на северных островах. Колонна ускорилась, только уголовные опять начали борогозить, громко шепча угрозы в адрес конвоиров и меня лично.
— Колонна, стой! — я вытянул за веревку из строя обоих уголовных и потащил их в сторону ближайшего проходного двора.
— Руки давайте. — с трудом, но узлы на руках бандитов мне удалось развязать.
— Что начальник, отпускаешь нас? — тот, которого сбила телега, стоял, щерясь мне в лицо и растирая руки: — А я тебе говорил, отпусти сразу, но ты не послушал…
Он что-то еще говорил, обещая мне скорую встречу, когда «маузер» коротко сказал «бах, бах».
Выходя на улицу, я услышал за спиной звук падения двух тел. Колонна, без команды, двинулась вперед, арестованные ускорились и старались не встречаться со мной глазами.
Глава 23
Российская Империя. 8 марта 1917 года
— Ваше благородие…. — Со мной поравнялся конвоир, из числе тех, что пришел наниматься на службу вчера. Я вспомнил, что это тот, что с простреленным легким. Но, пока идет и дышит ровно, винтовку держит в руках ловко и привычно, направив лезвие штыка в сторону арестованных.
— Спрашивай, что хотел. Тебя, кстати, как зовут? Вчера, извини, не запомнил.
— Белов Василий, стрелок первого…
— Ты Василий уже не стрелок первого батальона стрелковой бригады. Не обижайся, но калека, которого я взял на службу. Спрашивай, что хотел узнать.
— Мы ведь не в Петропавловскую крепость их ведем? — Василий кивнул на понурых арестованных, что исподлобья, считая, что я не вижу, бросали на меня мрачные или испуганные взгляды.
Вася солдат умный, говорит со мной вполголоса, смотрит на напряженные спины арестованных, не оборачиваясь ко мне.
— Нет, не в Петропавловку. Ведем к нам на базу. И нет, расстреливать их мы не будем. Я застрелил конченых мразей, который, если бы их отпустили, уже сегодня кого-нибудь бы зарезали ради трех рублей. И ничего с ними сделать было нельзя, я пробовал.
— А этих куда?
— Эти пойдут сегодня вместе с тобой, захватывать нам новую казарму. И завтра будут тебя учить правильной службе. А кто не пойдет сегодня в атаку, завтра — послезавтра попадет в Петропавловскую крепость. Что-то имеешь против?
— Нет, я просто поинтересовался.
— До службы ты кем был?
— Студентом, в Казанском университете учился, на химическом отделении физика-математического факультета.
Понятно. Читал я об одном студенте из Казани, правда, тот был моим коллегой, юристом. И погнали его из университета не за плохую учебу.
— И сколько тебе лет каторги грозило, что ты рядовым в армию сбежал?
Белов отвернулся. Уверен, что он даже не Белов, и наверняка бомбы делал для эсеров или анархистов.
— К какой партии себя относишь, товарищ?
— Сейчас ни к какой, был анархистом.
Я судорожно пытался понять, мог ли бывший студент слышать, куда мы собираемся сегодня вечером.
— Вы, товарищ начальник, не напрягайтесь. Что пойдем забирать дворец на набережной Мойки, я ночью слышал, наши шептались. Но я от идей анархизма отошел, все-таки полнейший отказ от государственных структур невозможен. А во дворце я уже был, хотел знакомых найти, и вообще, прибиться, к делу пристроится. У меня в Казани, в живых, из родственников никого не осталось. Сестра только живая в Архангельске, за мастером на верфях замужем, но у нее детей пятеро, так что, меня примут, но рады не будут. Да и нельзя мне на север, врачи сказали, что лучше ближе к теплому морю.
— Да, Василий, Черное море — это чудесно. Уже в марте там неплохо, лучше, чем в Питере. А Средиземное море, это вообще сказка.
— Вы и там были? — с завистью спросил бывший террорист.
— Приходилось. И что там, во дворце?
— А во дворце в основном бандиты и дезертиры живут, если настоящие анархисты там есть, то только безначальцы, человек десять — пятнадцать, остальные просто, под них рядятся.
— Видел, что гимназисты снаряжают?
— Видел.
