Шумные споры вызывал только что опубликованный за границей роман «Мы». Все роман единодушно ругали. Надо сказать, что и за пределами волошинского дома шли аналогичные же дебаты. Однажды на заборе была найдена приколотая записка, что, если здесь живет Замятин, то и прочие обитатели не лучше его. Сам писатель отмалчивался, внутренне вынашивая пространный ответ, вскоре опубликованный. Для К. И. Чуковского тогда было трудное время. Вероятно, поэтому он был угрюмым; каждый день он уходил с утра до вечера в горы, взяв только тетрадь и корзину с виноградом. Но однажды в местном ресторанчике были устроены платные чтения в пользу одного больного волошинского постояльца. Чуковский читал за столом свои детские стихи. Незаметно ребятня покинула родителей и переползла к нему на колени, плечи, за спину, облепив буквально со всех сторон. Даже на столе не было места. Дети влюбленно не сводили глаз со своего поэта. Но он как бы ничего не замечал и только машинально поглаживал кого-нибудь из малышей по голове.
Иногда приходил Вересаев. Постояльцы волошинского дома были ему чуждой средой, но с хозяином их сближало увлечение античностью. Вересаев с упоением переводил «Одиссею» и античных лириков.
Поговаривали, что при отъезде оставлял в «казначейском ящике» изрядную сумму А. Н. Толстой. Заработки самого Волошина были ничтожными.
Вот как вспоминал о Волошине А. Белый:
«Впервые открылся он мне в Швейцарии, где мы провели с ним несколько месяцев в эпоху начала войны. Здесь, объединенные одинаковыми интересами к слагаемым новым формам искусства, мы много беседовали о живописи… Но я увидел его в диапазоне всех даров лишь в Коктебеле, в 24-м году, где я прожил у него три с половиной месяца… Вся обстановка коктебельской жизни в доме, художественно созданным Волошиным, и в быте, им проведенном в жизнь, вторично выявила мне Волошина в новом свете, и я обязан ему хотя бы тем, что, его глазами увидевши Коктебель, его Коктебель, я душой прилепился к этому месту. Он учил меня камушкам, он посвящал меня в метеорологические особенности этого уголка Крыма, я видел его дающим советы ученым-биологам, его посещавшим; мне рассказывали, как он впервые предугадал особенности, вытекающие из столкновения и направления дующих здесь ветров; он художественно вылеплял в сознании многих суть лавовых процессов, здесь протекавших, он имел интересные прогнозы о том, как должны вестись здесь раскопки и определял места исчезнувших древних памятников культуры; он нас лично водил по окрестностям; и эти прогулки бывали интересными лекциями не только для художников и поэтов, но и для ученых… Сколькие деятели культуры, пройдя сквозь дом Волошина, впервые увидели и полюбили Коктебель, потому что дом Волошина по существу был домом отдыха московским и ленинградским писателям задолго до домов отдыха»[168].
Волошин завещал похоронить себя на вершине холма, откуда открывался вид на всю Коктебель. Цветаева отозвалась из Парижа:
Ветхозаветная тишина, Сирой полыни крестик… Похоронил поэта на Самом высоком месте… Выше которого только вздох, Мой из моей неволи. Выше которого — только Бог! Бог — и ни вещи боле. Всечеловека среди высот Вечных при каждом строе. Как подобает поэта — под Небом и над землею.
Хоронили Волошина всем Коктебелем. Простые обитатели говорили: «Праведный он был человек», «такой человек раз в сто лет приходит на землю». Когда вдова поэта пошла в сельсовет договариваться о месте могилы, ей сказали: «Он был хозяин Коктебеля. Где выбрал место, там ему и лежать, не нам ему указывать»[169].
После смерти Волошина его дом отошел Литфонду и уже официально стал и литературным домом, и литературным санаторием, где люди творческого труда могли и отдыхать, и работать. Но это уже другая тема.
Литературное прошлое усадьбы Черкизово-Старки
Село Черкизово с погостом Старки вошло в историю русского искусства благодаря Никольской церкви, приписываемой Баженову. Уже одно это приковывает пристальное внимание; ведь сохранившиеся творения великого зодчего можно буквально пересчитать по пальцам. Однако прежде всего следует приглядеться к топонимам; они погружают нас в глубины русской истории.
Некогда Черкизово и Старки представляли собой единое обширное целое. Этими землями владел выходец из Золотой Орды царевич Серкиз, при крещении получивший имя Ивана. Его сын Андрей командовал в Куликовской битве Переяславским полком и погиб на поле брани. Старший сын Федор получил прозвище Старко (отсюда понятно название погоста). Серкизово же превратилось в Черкизово. Федор Старко стал родоначальником влиятельной боярской фамилии Старковых. К сожалению, его сын Иван печально прославился невиданным на Руси предательством. Будучи наместником в Коломне, он втерся в доверие юному великому князю Московскому Василию II. Противником Василия II был галицкий князь Василий Шемяка, его сослали в Коломну и надзор за ним поручили Федору Старко. Страж, однако, установил с пленником тайные связи (вероятно, он уверовал в счастливую звезду энергичного и воинственного Шемяки). Во время пребывания Василия II на богомолье в Троице-Сергиевом монастыре Федор Старко известил об этом Шемяку, и тот послал своих людей, которые захватили Василия II и ослепили его; с тех пор великий князь получил прозвище Василий Темный. Но справедливость восторжествовала: междоусобица в конце концов закончилась победой Василия Темного. Спустя полвека после этого род Старковых захудал и окончательно сошел с исторической арены. Черкизово стало государевым селом вплоть до петровских времен.
В 1689 году село было даровано боярину Михаилу Черкасскому. Он был крупным полководцем и опытным политиком, пользовавшимся уважением молодого и нетерпеливого царя. Достаточно привести только смахивающее на анекдот проявление государевой милости. По возвращении из Великого посольства Петр I не срезал бороды только у двух престарелых и снискавших всеобщий пиетет бояр: Стрешнева и Черкасского.
Со временем память о боярах Старковых совершенно отошла в прошлое. Поэтому возникла новая легенда о происхождении названия погоста. Якобы одновременно с Никольской церковью тогдашний владелец князь П. Б. Черкасский построил небольшой флигель, существующий в наши дни, и в этом флигеле оборудовал
