обкома, побежала за ним.
— О, да это же комсомол! Хмелюк! Коля! — воскликнул секретарь обкома и стал обнимать Миколу и Надежду, хотя и не знал ее. — Ах вы вояки!.. Ну как вы тут? Живы? А Жадан? Морозов? — засыпал он их нетерпеливыми вопросами.
И, узнав, что руководство завода на месте, с облегчением вздохнул:
— Ну, Петро Степанович, кажется, мы прибыли вовремя.
Тот, к кому обращался секретарь обкома, особенно обрадовался, услышав, что руководство осталось на месте и охраняет завод. Он был в гражданской дорожной одежде и показался Надежде очень знакомым.
— Здравствуйте, здравствуйте, землячки! — заговорил он, протягивая левую руку. Правую же, перевязанную у кисти носовым платком, несколько приподнял вверх и оберегал, чтобы кто-нибудь ее не задел.
— Комсомолята, а нет ли у вас бинта? — озабоченно спросил секретарь обкома. — Петра Степановича ранило в руку.
Но Надежда уже расстегивала медицинскую сумку, с которой теперь не разлучалась, и в тревоге спросила:
— Миной, наверное?
— Немножко царапнула, окаянная, — кивнул тот и криво усмехнулся, — Вот как встречает меня родной берег.
Надежда тщательно перевязывала рану и, пока луч фонарика Миколы освещал лицо прибывшего, все больше убеждалась, что и в самом деле где-то раньше его видела.
Вскоре было созвано срочное собрание всей группы. Слово предоставили уполномоченному Комитета Обороны. К столу подошел человек с перевязанной рукой, и Надежда сразу узнала в нем того, кого недавно в хате Вовниги видела на картине, где он был изображен с лоцманами на плоту.
Голова его заметно поседела. Лицо усталое. Чувствовалось, что это далеко не первая его бессонная ночь. Но в глазах и сейчас светился тот же неугасающий огонек, как и тогда, на плотах, как будто и сюда он прибыл для того, чтобы повести всех за собой через еще более грозные порожистые водовороты.
— Неужели это тот самый Гонтарь? — наклонился к ней Микола.
Но Надежда не ответила. Предчувствие чего-то необычного приковало все ее внимание к Гонтарю.
Сначала, когда узнали, что с секретарем обкома прибыл представитель из центра, все оживились. Затеплилась надежда, что врага от Днепра отгонят и завод постепенно снова встанет в строй. Но уже после первых слов Гонтаря эти ожидания рассеялись. Собрание с тревогой услышало, что с этой минуты завод ожидает совсем иная судьба.
Гонтарь был немногословен. Он не прибегал к красивым и успокоительным фразам. Скупыми словами раскрывал суровую правду истинного положения вещей. От него впервые услышали о том, о чем и сами порой думали, но не отваживались произносить вслух, — война предвидится длительная. Угрозу, нависшую над городом, не преуменьшал.
— Угроза велика, — сказал он прямо. — Запорожье скоро сдадут, хотя подтянутые сюда войска будут держать его до тех пор, пока это возможно. Таким образом, перед коллективом стоит новое и важное задание — за короткое время, пока войска удерживают Запорожье, успеть выхватить из-под обстрела все оборудование завода и вывезти его на Урал. Это — наше оружие, это танки и пушки, без которых победа немыслима.
Собрание продолжалось недолго. Обстановка требовала не речей, не прений, а немедленных действий. Прямо с собрания разошлись по цехам.
В ту же ночь Гонтарь связался с командованием фронта. Всех заводских рабочих из отрядов ополчения во главе с Марком Ивановичем отозвали на завод. По распоряжению Гонтаря к Запорожью уже шли эшелоны с платформами.
К утру была налажена междугородная связь. По телефону удалось перехватить в Донбассе эшелон с заводским коллективом. К вечеру эшелон возвратился назад. Вскоре вернулась и часть автоколонны.
Снова ожил, забурлил двор завода. Опять загремело, загрохотало в цехах, но в этом грохоте было что-то тяжелое, гнетущее — приходилось разрушать созданное своими руками, умерщвлять то, чем гордились.
V
Неожиданно с самого начала натолкнулись на серьезное препятствие: завод оказался без воды.
Воду поставляла насосная станция. Она стояла на самом берегу, и ее бездействие до сих пор никого не удивляло: основные работники насосной выехали с автоколонной, и их машина еще не вернулась. На берег пока была отправлена лишь небольшая бригада дежурных, которые только что прибыли с эшелоном. «Видимо, дежурные сами пока не смогли пустить станцию», — думал Морозов и не беспокоился: не идет вода сейчас, пойдет через некоторое время.
Но вот к нему примчался бригадир дежурных со станции. Это был тот самый цыганенок, который еще не так давно краснел перед Надеждой из-за брошенного в сквере окурка. С того времени ей не приходилось его видеть, но от Миколы она уже знала, что зовут его Ромой, и слышала о нем много похвального. Когда-то его отец прославился на строительстве как талантливый кузнец. С тех пор Рома уже не возвращался в кочующий табор. Он закончил ФЗУ, стал машинистом, и Микола гордился смекалистым комсомольцем.
Рома ворвался в кабинет, не спросив разрешения, — без картуза, перепачканный, с винтовкой за плечами. Он был так разгорячен, словно только что вырвался из боя. Мать наделила Рому изумительно красивыми кудрями. И когда они были коротко подстрижены, то казалось, что на голове у него аккуратная каракулевая шапочка. Заводской парикмахер, усмотрев в этом редкое явление, ревниво заботился о голове Ромы и даже стриг его бесплатно. Но сейчас эти кудри были всклокочены, словно парня выхватили из засыпанного окопа. Его и в самом деле слегка присыпало после взрыва.
Час назад наконец удалось наладить линию ВЧ, и сразу же Морозову позвонили из наркомата. Требовали подробных сведений о начале демонтажа. Поэтому, когда в кабинет вбежал Рома, Морозов только кивнул ему, чтобы тот сел, а сам снова склонился над сведениями, принесенными Надеждой. Но Рома не сел. С присущей ему горячностью он сразу же нарушил весь ход работы.
— Прости, товарищ директор. Иже-богу, не могу. Прости, пожалуйста. Правду говорю. Прости.
Морозов знал натуру юноши и понимал, что тот не отвяжется, пока его не выслушаешь.
— Хорошо, Рома. Слушаю тебя. Когда воду дашь?
— Плохо вода, товарищ директор. Иже-богу, плохо.
— Почему плохо? Как насосная?
— Нет насосной, товарищ директор. Убежала насосная.
— Погоди, погоди, Рома. Не горячись. Присядь. Кто убежал?
— Насосная, товарищ директор!
Рома выпалил это с таким жаром и с таким ужасом в глазах, что Морозов невольно рассмеялся. «Видимо, перестрелка на Днепре нагнала страху на хлопца», — подумал он.
Но у Ромы действительно были основания так говорить. Он привык видеть насосную на самом берегу, она всегда стояла над водой, как пристань. А сегодня, добравшись до реки, он не нашел насосной. Ему, как и многим, и в голову не пришло, что плотину прорвали и вода резко спала. За эти тревожные дни, когда было не до насосной, уровень
