они вместе, поддерживая друг друга, перенесли удар. А утешения и помощи искали у Господа. Они не сломались. Даже поездку не поспешили свернуть. На обратном пути они снова останавливались и молились у святынь Ярославля, Ростова. Их стойкость просто поражает. Вы только представьте себе состояние совсем молодых супругов (Ивану было 22 года!), теряющих детей одного за другим. Пару месяцев назад чуть не умер муж. Малютка сын принес столько радости — и его не стало…
Но он был наследником престола! Значит, требовалось дать России нового. Отбросив и подавив свою беду, переживания, стрессы. Маленький Дмитрий еще не был похоронен, а Иван Васильевич и Анастасия остановились в Переславле, в крохотном монастыре Святого великомученика Никиты, где жило всего 6 монахов. И здесь они зачали ребенка. Это было никак не легкомыслие, не бездумный порыв, это был высший долг царя и царицы. Они уединились, приложившись к мощам преподобного Никиты Столпника, а в это время 6 монахов молились о даровании сына. Ради державы, ради будущего!
В Москву вернулись в июне. Похоронили Дмитрия, положили в Архангельском соборе «в ногах» его деда Василия Ивановича. Оба с большой долей вероятности были убиты. И оба убийства остались не доказанными. А Иван Васильевич сразу после похорон расстался с женой. Поступили известия, что Девлет Гирей ведет крымцев. Царь поднял полки. Невзирая на то, что сам он еще «не зело оздравел», выехал в Коломну, встал во главе армии. Это тоже было его долгом. Никакая семейная трагедия не должна была и не могла помешать его служению по защите Русской земли. Правда, нападение не состоялось. Хан в прошлом году получил крутую трепку, а когда узнал, что царь готов встретить его, отменил набег. Прислал посольство договариваться о «дружбе».
О своих претензиях на Казань больше не вспоминал, требовал лишь «богатых даров». Но и такие запросы Иван Васильевич отверг. Ответил: «Мы дружбы не покупаем». И тем не менее, даже несостоявшийся набег нанес России огромный вред. Главным царским силам пришлось до осени стоять на Оке, а в Казань выделили лишь ограниченные подкрепления. Весной подавление восстания были сорвано из-за болезни царя, сейчас его снова пришлось отложить до установления зимних дорог. Мятежники уверялись в своей безнаказанности, укреплялись строительством городков. В бунт втягивались новые племена, соблазняясь возможностью пограбить и не платить подати.
Но и советники из «Избранной рады» напоминали царю, насколько они были правы, требуя от него оставаться в Казани после ее взятия. Они предвидели, предупреждали, и получалось: в том, что произошло, виноват сам Иван Васильевич. А теперь, когда восстание охватило всю Казанскую землю, ему давали уже другие советы. Отказаться от завоеванного края, вывести оттуда войска. Доказывали, что уже ничего нельзя поделать, казанская земля чужая, «бедственная» для русских, и удержать ее все равно не получится [296]. Что ж, с точки зрения «Избранной рады» подобная линия была логичной. Покорение Казани невиданно повысило авторитет царя, он стал настоящим народным героем. Значит, требовалось подорвать такое отношение к нему. Опозорить, чтобы все усилия и жертвы оказались напрасными. Но и таким внушениям Иван Васильевич не поддался.
Глава 15
Снова «жидовствующие»
Житие святых Петра и Февронии Муромских наверняка знакомо многим читателям. Это великолепный памятник литературы XVI в., написанный живым, красочным языком народных сказаний, представляющий нам идеал великой и чистой любви. Автором Жития был Ермолай-Еразм — тот самый псковский монах, которого царь, заинтересовавшись его работами и предложениями, перевел в столичный дворцовый собор Спаса-на-Бору. А святых Петра и Февронию Иван Васильевич особо чтил. Во время казанского похода молился им в Муроме, прикладывался к раке с мощами. Но они являются и примером православной семьи. Взятие Казани, а одновременно рождение сына, конечно, свидетельствовало об их заступничестве.
После победы государь благодарил Господа строительством храмов, в том числе в Муроме. Царский духовник Афанасий, исцелившийся возле гробницы Александра Невского, составил Житие этого князя. Очевидно, тогда же Ермолаю-Еразму было поручено написать Житие Петра и Февронии. Для этого автор собирал муромские предания (скорее всего, он был среди священников, участвовавших в походе). Но как только мы уточняем время написания, невольно обращает на себя внимание сюжет Жития. Святой Петр убивает лютого змея, потом следует тяжелая болезнь. Его выхаживает мудрая красавица Феврония, дальше — бунт бояр, не желающих служить княгине низкого рода, и супруги садятся на струги, плывут в изгнание…
Сопоставьте с реальными событиями, происходившими тогда же, в 1552–1553 гг. Иван Васильевич берет Казань. А змей традиционно символизировал ордынцев в русских сказаниях, дракон изображался на ханских знаменах. Вслед за этим болезнь государя, Анастасия дневала и ночевала у его постели. И мятеж бояр — к царице они относились именно так, как описано в Житии Петра и Февронии. Князь Семен Ростовский возмущался, что царь «нас истеснил… поял рабу свою, и нам как служити ей?» [297] До изгнания дело не дошло, но было другое плавание, паломническое.
Сколько совпадений! Учтем, что автор был близок ко двору. В ходе работы над столь важным Житием его обязательно должны были читать и царь, и царица. А отсюда напрашивается логичный вывод. В литературных образах святых Петра и Февронии Ермолай-Еразм так или иначе, вольно или невольно отразил какие-то черты… Ивана и Анастасии! Это подтверждается и текстом Жития. В нем настойчиво подчеркивается, что Петр был «самодержцем» в своих владениях [298]. Реалиям XII — начала XIII вв, когда жили и правили Петр и Феврония, это совершенно не соответствует. Но во времена Ивана Васильевича было очень актуально.
Кстати, можно заметить, что Петр изображен Ермолаем-Еразмом довольно схематично. Главное действующее лицо — Феврония. Конечно, это вовсе не означает, что в царской семье лидировала жена. Но это может означать другое — что автор был ближе к ней, чем к царю. В своем произведении он (в отличие от Сильвестра и Адашевых) явно не симпатизирует крамольным боярам. А это свидетельствует о близости Ермолая-Еразма к партии Захарьиных. Ну а в итоге получается, что в образе премудрой Февронии мы с вами имеем литературный портрет Анастасии. Нет, разумеется, не доскональный «рисунок с натуры». Автор был глубоко верующим человеком и писал именно о святой. Тем не менее в произведении должны были отразиться реальные черты царицы.
И ее облик оказывается очень далеким от того, какой обычно изображают Анастасию — эдакой бессловесной «тенью» мужа, не игравшей никакой самостоятельной роли. Напротив, мы видим
