миф. Мы, как никакая другая раса, пострадали от усыпления Эймараоха, утратив возможность жить как на суше, так и в воде. Брачное колдовство позволяет существовать на этом острове, но мы, амфибии, равно страдаем как без одной стихии, так и без другой. Впрочем, мне ли рассказывать тебе о страдании? Я сочувствую, что тебе предстоит пережить. Моя предыдущая жена привыкала очень долго, часто плакала. Я ненавидел и себя, и ее за эти слезы.
Айрис проглотила ком в горле, но была благодарна за откровенность. По крайней мере, он ей не лгал. Так как островитянин молчал, разглядывая то свои пальцы, затянутые в перчатки, то ее лицо, Айрис продолжила. Ей казалось, что Дномлон хочет, чтобы она задала как можно больше вопросов. Может, у них традиция такая на Саадуле? Сначала вопросы, потом постель? О постели думать не хотелось, вопросов было столько, что пухла голова, поэтому она продолжила:
— Если все это правда, то вы, наверное, пытались разбудить Бога хаоса?
Дномлон кивнул:
— И не один раз. Но Ваал очень тщательно спрятал его дух, он никогда не задерживается в одном существе надолго. Какое-то время Эймараох, действительно, спал в драконе. Эту часть легенды и использовал Ксандер Эмергод для своей игры. Тот дракон долгое время жил у нас, но пробудить Бога хаоса не удалось. Мы искали нимфу, но, похоже, ее перерождения на спящего Эймараоха не действовали. Каждая из вас — дочь нимфы, но к той самой нимфе отношения не имеет. Потом дракон умер, дух Эймараоха поселился в белке, прожил десять лет, после чего след его пропал. Многие мои братья до сих пор ищут Бога хаоса, но понять, в каком существе спит его дух сейчас, так и не удалось.
— А как же Мараох? Ведь это ваш дракон?
— Мы теперь всех драконов зовем Мараохами, — ротовая щель островитянина растянулась, став еще отвратительнее, но Айрис догадалась, что это улыбка. — Он старый, капризный, и в нем нет ничего божественного. Мне жаль, что он убьет твоих знакомых девушек. Но если держать его на Саадуле, он взбунтуется и полетит жрать всех подряд в первый же крупно населённый город. Вероятно, это будет Джампагуа. И жертв будет куда больше.
Кажется, Айрис начинала что-то понять в этих саадульцах. Они будут говорить о жестоких вещах, быть их причиной или следствием, но при этом всегда выражать сочувствие. Как если бы палач отрубил вам голову, а потом извинился.
— Не грусти, — уловил ее настроения Дномлон. — Я не каждую ночь буду тебя навещать. Ты сможешь заняться всем, что душа пожелает — возможности острова не ограничены. Ксандер рассказывал тебе о наших морских садах. Это лишь малая часть красот Саадула. Не все здесь камень и пустыня, как не все в твоей жизни теперь будет мрак и боль. Свет в ней тоже появится. Ты мне нравишься, и я хочу, чтобы ты хоть иногда улыбалась.
И тут Айрис не выдержала. Разрыдалась по-настоящему, со всхлипами, вздохами и такими обильными слезами, что они сразу намочили подушку, которую она по-прежнему прижимала к груди.
— Лучше я бы умерла от яда Донны! И Лэндон никогда бы меня не лечил.
Она и не поняла, как Дномлон оказался рядом и, отобрав у нее подушку, сел перед ней на колени, взяв ее ладони в свои. Его затянутые в перчатки руки были теплыми и приятными на ощупь. Она ожидала, что под тканью будет чувствоваться чешуя, но, похоже, она «украшала» саадульцев только на голове.
— Про какой яд ты говоришь, Айрис? — вкрадчиво спросил Дномлон. — Кстати, доктора Лэндона мы поймали с трудом. Он уже не раз пытается добраться до наших громлионов. Пришлось снова выпроваживать его со скандалом.
— Ах да, громлики, — вспомнила Айрис, пытаясь уцепиться за слово из прошлого и унять непрерывный поток слез. То, что саадулец пытался ее утешить, было странно, но приятно. И это настораживало. Никаких приятных впечатлений от будущего мучителя получать не хотелось. А она не сомневалась, что их отношения будут не иначе как мучительными.
— Доктор Лэндон считает, что от них произошли драконы, — все еще всхлипывая, произнесла девушка.
— Да-да, он нам тоже об этом говорил, — вздохнул Дномлон. — Увы, ученые умы часто ошибаются. От громлионов произошли не драконы, а мы. Те «громлики», как ты их называешь, что живут на Саадуле — тупиковая ветвь эволюции, но у нас с ними общие предки.
— Какая ветвь? — не поняла Айрис, но островитянин лишь рукой махнул, мол, забудь, тебе не надо.
— Тебя отравили? — снова спросил он.
Айрис не относилась к тем людям, которые рассказывают правду о себе первым встречным, но этому даже не человеку, а существу, почему-то хотелось выложить все. И она так и сделала.
— Донна Этвелл, моя приемная мать, перед тем как отпустила, дала мне отравленное печенье. Оказалось, что это редкий яд «Радужная пыль», и только доктор Лэндон сумел меня вылечить. А еще капитан Эмергод тоже отравился. То есть, физически яда в нем не было, но он так впечатлился моим отравлением, что тоже заболел. По крайней мере, так объяснил Лэндон. Не знаю, зачем говорю тебе это, но когда мы вместе с Эмергодом, отравленные и, как тогда казалось, умирающие, лежали в дешевом притоне Джампагуа, и он рассказывал мне про нимфу и спящего Эймараоха, я верила каждому его слову! И мне очень хотелось быть той самой нимфой, потому что этого хотел Эмергод. Я думала тогда, что хотел. А ему нужны были какие-то чертежи…
— Ксандер Эмергод отравился, просто находясь рядом с тобой? — с каким-то непонятным придыханием спросил островитянин.
Она ожидала услышать другое. Например, «почему тебя хотела отравить Донна», но Дномлона почему-то заинтересовал капитан.
— Там столько странностей было! — махнула она рукой и вытерла глаза краешком плаща саадульца. Опомнившись, извинилась, но тот не обратил внимания.
— Расскажи, — попросил Дномлон, которого, кажется, по-прежнему интересовал больше Эмергод, чем она. Было бы так всегда…
— Взять хотя бы эти его странные словечки, — начала Айрис. — Ну, там разные «ксаратакх», «тутракшас» и подобные. Говорит-говорит, а потом, как вставит эдакое непроизносимое, что аж мурашки по коже ползут. Да вы, наверное, и сами должны были замечать. Разговаривали ведь с ним. А еще в его присутствии я все мысли вслух
