женском пространстве, как сейчас. Я всегда предпочитал приводить их к себе домой, где я чувствую себя хозяином положения. Где я могу остаться, а они могут уйти.
Интересно, не это ли заставило Эмму быть на взводе этим утром — то, что она позволила мне войти в свой дом, остаться на ночь не потому, что мне было больно в этот раз, а потому, что она хотела этого.
Потому что мы оба этого хотели.
Кое-что из того, о чем мы говорили прошлой ночью на пляже, снова всплывает в моей памяти, когда она ставит на стол тарелки с вафлями, яичницей и беконом, а также стеклянную банку с сиропом. апельсиновый сок и кофе, и у меня складывается четкое впечатление, что все это потому, что она нервничает. Ей проще занять себя приготовлением большого завтрака, чем думать о том, почему она так себя чувствует.
— Я понимаю, почему тебе здесь нравится, — говорю я ей, откусывая кусочек яичницы. Она поднимает взгляд от своей тарелки, и на ее лице появляется удивление.
— Понимаешь? — Удивление заметно и в ее голосе.
Я киваю.
— Здесь чувствуешь себя как дома. Как будто ты живешь здесь уже долгое время. Не в плохом смысле, — поспешно добавляю я, заметив, как она переводит взгляд на потертый линолеум вдоль прилавков.
— Так и есть. — Эмма возится с вилкой, словно решая, сказать мне что-то или нет. — Вообще-то я живу здесь с самого детства. Мой отец купил эту квартиру. Он был водителем-каскадером.
— Правда? — Мои брови удивленно приподнялись. Я не ожидал такого. — Это неплохая карьера. Впечатляет, честно говоря. Жаль. Я бы с удовольствием с ним познакомился.
Эмма моргает на меня, теперь ее очередь удивляться.
— Откуда ты знаешь, что он умер? Я ничего об этом не говорила.
Я пожимаю одно плечо.
— Твой голос выдал, когда ты упомянула о нем. Мой отец тоже недавно умер, около восемнадцати месяцев назад. Так что не так уж и недавно, я полагаю, хотя иногда мне так кажется. Особенно если учесть, какую ответственность он мне оставил.
Эмма медленно кивает, и что-то в ее лице смягчается.
— Шесть месяцев назад, для меня, — мягко говорит она. — Рак легких. Это было довольно быстро. Он оставил мне квартиру… — Она поднимает руку, жестом указывая на пространство вокруг нас: — Но не так много денег, чтобы справиться с этим. Ипотека, налоги на недвижимость, обслуживание, все это быстро накапливается.
Она делает долгий, медленный вдох.
— Я была груба вчера вечером, на пляже. Мне жаль. Я ни с кем не говорю о таких вещах, даже с Бренданом. С моим другом с работы, — добавляет она, увидев вопрос на моем лице. — Особенно я не хотела говорить тебе. Это не те проблемы, которые нужно решать, и я не хочу, чтобы ты думал, что это так. Особенно сейчас, когда… границы между нами размыты.
Это один из способов сказать это. Я не знаю, что ей ответить. Услышав все это, я хочу попытаться решить ее проблемы. И я мог бы. Я мог бы выкинуть на них столько денег, что все они исчезли бы. Я мог бы выплатить ее ипотечный кредит и даже не заметить ни одной вмятины на своих счетах. Но глядя на ее лицо, на беспокойство, избороздившее ее брови, я понимаю, что это не выход. Это не то, чего она хочет.
— По крайней мере, позволь мне давать тебе достаточно чаевых, чтобы облегчить тебе жизнь. — Я испустил долгий вздох. — Я знаю, ты скажешь, что именно этого ты и не хочешь, но ты не можешь позволить мне быть полностью беспомощным в этом, Эмма. Я…
Ты мне небезразлична. Но то, как сжался ее рот, не дает мне сказать это.
— Пожалуйста, не надо. — Ее голос понижается, становится приглушенным, что мгновенно заставляет меня насторожиться. Она чего-то не договаривает. — И, пожалуйста, не спрашивай меня почему.
Мне и не нужно спрашивать. Я и без ее слов почти уверен, что это как-то связано с ее мудаком-начальником. Но я также подозреваю, что, если буду настаивать, это разрушит хрупкое счастье утра.
Я должен надавить на нее. Но я хочу побыть с ней здесь подольше, вот так. Это желание слишком сильно, и оно побеждает. Несмотря на это, пока мы заканчиваем есть, между нами возникает напряжение, которого раньше не было.
— Я приберусь, пока ты разложишь свои вещи, — говорю я ей, вставая и убирая тарелку, и она слегка улыбается. Она не такая расслабленная, как раньше, как будто у нее на уме другие вещи.
— Спасибо. — Улыбка не сходит с ее губ, но она выскальзывает из комнаты, и я больше не вижу ее, пока не заканчиваю мыть посуду.
Она была права, когда удивилась, увидев, что я убираюсь, когда была здесь в последний раз. Для этого у меня есть домработница, а я в основном живу за счет еды на вынос, хотя в перерывах между визитами уборщицы могу и сам за собой прибрать. Но я никогда не стоял у раковины и не мыл посуду. Я редко готовил еду сам. В этом есть определенная новизна, но я уже слышу голос Эммы в своей голове, если скажу ей, что мне это нравится, и она скажет мне, что я просто играю в дом. Что если мы попытаемся сделать это реальным, то рано или поздно я пойму, что наши миры не совпадают.
Она молчит, пока наносит штрихи на мою спину, после чего устраивается в кресле в гостиной. Я чувствую, как она погружается в ритм работы, используя его, чтобы успокоиться, и я тоже молчу. Я не хочу больше ничего говорить, чтобы не нарушить утреннее настроение.
Когда она заканчивает, я достаю бумажник и достаю наличные, чтобы заплатить ей за сеанс и чаевые. Эмма смотрит на пачку купюр, когда я вкладываю их ей в руку, и ее рот дергается.
— Это слишком много, — наконец говорит она. — Мне даже не нужно считать, чтобы понять это.
— Просто возьми. — Резко выдыхаю я.
Челюсть Эммы напрягается, и я вижу, как она работает над эмоциями, которые явно не хочет выпускать на поверхность.
— Мне не нужно, чтобы ты меня спасал, — пробормотала она, передернув плечами. — Я могу справиться с этим сама.
— Это всего лишь чаевые, Эмма.
Она вскидывает подбородок и смотрит на меня.
— Ты всем так хорошо даешь чаевые? Каждой официантке, которая обслуживает тебя в ресторане? Каждому бариста?
— Если они такие же красивые, как ты. — Это было сказано в шутку, но по выражению ее лица я вижу, что
