я испытала несказанное счастье, которого вам никогда не понять. Когда нож входил в тело каждого, – Марфа говорила сквозь зубы, глаза её блестели, и по лицу гуляла то ли улыбка, то ли оскал. – И каждому из пяти я смотрела в глаза, когда из них выходила жизнь. Я видела, как стекленеет взгляд, как обездвиживается этот или тот, я не могу назвать их людьми, даже мужиками. Вот тогда, под мелким холодным дождём, я испытывала сладость и ощущение торжества. А вы говорите, Катерина. Она хотела у меня отнять всё, – Марфа умолкла.
– Почему Михаил попал в это колесо?
– Слабым он оказался. Стержня в нём не было, всё завтраками кормил, пока я его в церковь за руку не отвела. Да и потом. Это на стороне, с поляком и чухонцем, он своё «я» показывал, а передо мною на цыпочках ходил. Боялся меня, только вот не пойму, почему. А я к нему привязалась, как собачонка.
– Катерина видела, что ты сделала с Андреевыми?
– Нет, она заподозрила в… – Марфа запнулась, – смерти Моисея Андреевича и Авдотьи Ивановны Михаила, а перед этим застала нас в постели. Накричала и на меня, и на него. Грозилась всё рассказать, и так всё завертелось. Надо было что-то делать.
– И вы?..
– У меня выхода не оставалось, а здесь случай. Я слышала, как поляк Мише о соседях докладывал. А для меня звёзды сошлись.
– И вы не жалели их? Ведь они приютили вас.
– Приютили, говорите? Если бы я не приняла меры и не оказалась у них на пути, то случайности бы не произошло. А потом… – она махнула рукой.
– Вы, видимо, о совести думаете? Вижу, гложут вас о ней мысли. А меня нет. Моя совесть с тем насильником пропала, когда он меня… Да, вам не понять, вы же корки, брошенные на пол, не собирали?
– Увы, нет.
– Вот и какое вы имеете право указывать, как мне поступать, так или иначе?
– Я призван соблюдать закон…
– Господи, как я устала от пустой высокопарности. Слова, извините, вроде бы правильные, но под ними ничего нет. Только отсутствие смысла. Вот вы, Владимир Гаврилович, сейчас собой любуетесь, мол, поймали кровавую преступницу. Но простите, предъявить, по сути, мне нечего. Я откажусь от всех сказанных слов. Простой оговор, и что дальше? Будете искать дальнейшие доказательства? И сколько времени? Год? Два? Три?
Филиппов тяжело вздохнул. Марфа была во многом права. Если откинуть ложь, в которой она могла себя представить безвинной жертвой, получается, что на самом деле ей предъявить нечего. А от слов можно отказаться. Тем более деньги у неё есть, а хороший адвокат от обвинения не оставит камня на камне.
– Вы правы, Марфа, фактически против вас ничего нет. Но есть одно обстоятельство, почему я начал вас преследовать.
– И какое? – глаза Степановой опять сузились, ноздри расширились.
– Дочь Висковитова.
– При чём здесь она? – искренне удивилась Марфа.
– Если с ней что-нибудь случится до получения наследства, я… – Филиппов подал знак писарю, чтобы тот ничего не писал, – сделаю всё от меня зависящее, чтобы ты не миновала каторги.
– Владимир Гаврилович, я привязалась к девочке и, памятуя о своей собственной судьбе, никогда не допущу, чтобы, не дай бог, она пострадала. Не возводите на меня напраслину. Я огражу её от всяческих напастей… если вы… – она так и не договорила. Филиппов только покусывал ус. Догадаться о планах Марфы не составляло труда.
Глава 46. Вместо эпилога
Судьба бывает не только изменчивой, но, что самое неприятное, – непредсказуемой. Бегут дни, вроде бы впереди всё ясно и понятно, но… Где-то на западе прогремел один-единственный выстрел, отразившийся эхом не только в Империи, но и по всей Европе.
На смену Владимиру Гавриловичу начальником сыскной полиции был назначен Аркадий Аркадиевич Кирпичников, взятый сразу из провинции на столь ответственную должность. Тогда в Департаменте полиции решили: пусть «новая метла», не связанная ни с кем тесными узами кумовства, по-новому метёт».
Сыскную полицию после 11 марта 1917 года придали Министерству Юстиции и переименовали в Бюро уголовного розыска. Часть архива, тщательно собираемого последние десятилетия, разграбили при февральских событиях, часть сожгли. Повылазили изо всех щелей бандиты, начали собираться в шайки. Если бы они только грабили – но увы, не стали щадить при этом ни малого, ни старого. Чем меньше свидетелей, тем спокойнее жизнь преступников.
Потом грянул Октябрьский переворот, и жизнь круто изменилась, хотя в начале 18-го года это ощущалось не так явно. Резких изменений не произошло. Но бороться с преступным элементом стало труднее.
– Аркадий Аркадиевич, – Кунцевич, ещё со времён предыдущего начальника занимавший должность помощника, остановился на пороге. Дверь в кабинет была открыта, хотя помещение не отапливалось. Весна в наступившем году пришла рано, солнце ярко светило, но ожидаемого тепла, к сожалению, не давало. – Позволите?
– Мечислав Николаевич, – обрадовался Кирпичников и отложил в сторону газету. На бескровном лице за стёклами очков заблестели глаза. На губах появилась едва заметная улыбка. Начальник запахнул накинутое на плечи пальто. – Проходите, проходите.
Кунцевич тяжело опустился на стул.
– Что там у нас? – Аркадий Аркадиевич снял с тонкого носа очки и начал протирать бархоткой. На лбу появились морщины.
– Как всегда, убийство.
– Ну, этим, – усмехнулся начальник уголовного розыска, – нас не удивить. Стоит выезда?
– Даже не знаю, – помрачнел Кунцевич, – нужно ли истребление преступного элемента, или просто мы досиживаем последние дни в нашем… простите, ихнем учреждении.
– Не надо пессимизма, Мечислав Николаевич, переходный период всегда сопровождается всплеском жестокости. Вы отправили свою семью подальше от столицы?
– Аркадий Аркадиевич, а толку? Везде одно и то же.
– Ваше право. Так с чем вы пожаловали? Убийство, говорите?
– Именно.
– И чем оно, собственно, привлекло ваше внимание?
– Фамилией одной из убитых.
– Мечислав Николаевич, не тяните.
Кунцевич откинулся на спинку стула.
– Году эдак в девятьсот втором, простите, девятьсот третьем, – лицо помощника вначале скривилось, словно он откусил кусочек лимона, потом разгладилось. – Да, было это в девятьсот третьем, перед торжествами в честь двухсотлетнего юбилея основания столицы. В Охтинской части произошли зверские, прямо скажу, преступления. Тогда в одном из трактиров убили владельца с женой, а по соседству – целую семью. Если память меня не подводит, то и детей, лет трёх-четырёх и шести. Ну, в общем, всех. Вначале считали, что преступники одни и те же, но оказалась иначе. В убийстве хозяина трактира оказался замешан его зять. – Мечислав Николаевич посмотрел на начальника. – Вы уж не обессудьте, архивное дело сгорело. Я хотел восстановить в памяти дознание, но, увы, – он развёл руками, – сейчас припоминаю по памяти.
