Этот день с самого утра был таким, как и все остальные перед этим — самым обычным, привычным, спокойным… Я кормила сына, меняла подгузники, купала, укладывала спать, готовила еду для нас с Яной, гуляла с коляской на улице… Янка последние июньские дни проводила в детском саду, а дальше — в июле, он закроется на каникулы, и все работники уйдут в отпуск. Тогда мне станет немного сложнее, но уже не так, как могло бы в самые первые месяцы после рождения Левушки.
В дверь позвонили, и я открыла, не спрашивая — как привыкла уже. И замерла в ступоре, отказываясь верить собственным глазам — на лестничной площадке стоял Адиль… Не в белоснежной кандуре до пят, как я привыкла его помнить, а в самых обыкновенных светлых брюках и белом поло с длинным рукавом. Стоял и молчал… Как призрак или видение, ей-богу! Наверное, что-то такое нарисовалось на моем лице, потому что видение развело руками… мол, что поделать? Это, и вправду — я.
Я закрыла рот, а он вежливо и немного напряженно улыбнулся и поздоровался:
— Мархаба, Ксения. Пустишь гостя в дом?
— Ух ты… — только и смогла ответить я, делая шаг назад, в глубину прихожей. Будто только сообразила, что восточный принц Адиль… красавец писаный стоял на собственных ногах крепко и прочно… или не совсем собственных, но сейчас важно было не это. Он легко шагнул следом за мной и вошел в квартиру. От того, что одет был по-европейски, конечно, терял — ту самую сказочность, что ли? И все равно — диво дивное из земель арабских…
— Мархаба, Адиль, — поздоровалась я с опозданием, — очень рада видеть тебя. Глазам своим не верю… И как ты здесь оказался?
— Ты же сказала тогда — брат. Я узнал — у тебя родился сын, но мой подарок — он тебе. По другому случаю, это благодарность, — говорил он короткими законченными предложениями, старательно подбирая слова: — За то, что помогла с решением. Я долго готовил слова… но большую благодарность трудно передать словами. Можно, я просто положу на стол?
— Да-да, — растерялась я, — Господи! Да входи ты, присаживайся. Или умоешься с дороги? Жарко… Где ты остановился, на сколько к нам? Можешь жить прямо здесь, у нас есть место, квартира большая.
— Не суетись, просто покажи, как живешь, покажи сына и твою дочку. Тогда я был виноват… но катать на такой коляске — плохая примета, — внимательно оглядывался он, проходя по комнатам и лицо его потихоньку мрачнело. Я тоже незаметно осмотрелась — нормальная рабочая обстановка. Правда, специально прямо перед этим я не убиралась и что-то, конечно, разбросано — на диване раскинута пеленка и огромная пачка памперсов лежит возле него на полу. Бутылочка с водой и пустышка — на стуле, мой уличный сарафан, который я только успела сменить на легкий домашний халатик небрежно брошен на спинку кресла… И я не собиралась мельтешить и срочно убирать все это — идеальный порядок с маленьким ребенком на руках, это утопия. Появятся свои — поймет.
— Адиль… — мяла я в руках кухонное полотенце, когда уже показала ему квартиру, познакомила с Левушкой и даже скромно покормила обедом и напоила кофе по-арабски: — Ты прости, пожалуйста, меня за те слова… я не ожидала, что ты случайно услышишь их. Извини, я была неправа — очень.
Он сидел и невозмутимо смотрел на меня, принимая извинения. Удивительный парень — успела подумать я, насколько же он все-таки… иной. И вздрогнула, потому что он вдруг выдал, свирепо скрипнув зубами:
— Да! Ты неправа — наши мужчины не хуже, а лучше ваших! Ни один из них не оставил бы наследника своей крови и рода, свое продолжение… вот так, — обвел он руками окружающее нас пространство.
— А что тут? — удивилась я. Ни спорить с ним, ни доказывать что-то сейчас не хотелось. Да я даже толком не отошла еще от его неожиданного появления!
— Твой муж — хинзир, арса! Он… осел! И никто не заставит меня думать по-другому. Мало чести… нет — мало… другого, — заглянув в мои глаза, он обреченно прикрыл веки, пытаясь найти в памяти нужное слово.
А я нечаянно любовалась всем этим — взмахом ресниц, движением губ, складочкой между грозно сдвинутыми бровями… Чистая отрава, а не парень! Противопоказано даже просто любование — трудно взгляд отвести. И опять вопрос — «и кому такая красота достанется»? Я хмыкнула про себя, отмерла и постаралась помочь ему выразить мысль, потому что, кажется, поняла:
— Достоинство не в том, чтобы…?
— Главное! Главное достоинство не в том, чтобы делать для себя — встать на ноги, быть сильным, — подхватил он с чувством, — главное — делать то, что должен, даже если этого не хочешь или трудно. Оставить своего ребенка… сына — великий стыд и бесчестье. Ты зря порочила наших мужчин, Ксения, — строго подвел он итог своей речи.
— Я прошу прощения, если ты понял это так… если прозвучало так… — давилась я своим личным великим стыдом. Подробно разъяснять причины того моего возмущения, упоминая его проституток и мою жалость и яростное желание счастья для него, было бы еще более неловко. Да и поздно уже — он столько времени варился во всем этом…:
— И полностью согласна с тем, что сила воли и порядочность каждого отдельного человека не зависит от его национальности и вероисповедания, — покаянно встала я со стула на его суд.
— Мне уже пора, — неожиданно мирно кивнул он, принимая так мои извинения и поднялся тоже: — Ждет авто и нужно успеть — дорога, самолет… Возьми, это тебе — матерям дарят рубины. Я выбирал сам, один, — протягивал он мне длинную коробочку, — посмотри. Тебе нравится?
— Боже… красота какая! О-о-о… спасибо огромное, — растерялась я при виде браслета прямо в пару к серьгам от его отца: — Только это слишком дорогое украшение.
— Да, — признал Адиль, — хороший ювелирный дом. Главное в украшениях их красота, а не деньги.
Ну, когда денег много, то да — согласилась я про себя.
— Я не знал, что нужно твоим детям, поэтому решишь сама, — положил он на стол еще и конверт. С деньгами, разумеется. Вот же поперло… — тихо тосковала я, понимая, что все — сейчас он уже уйдет. Может это и к лучшему — он сильно напрягал меня здесь и сейчас. И в то же время было почти невыносимо жаль, что уезжает.
С активно и громко жующим пустышку Левушкой на руках я смотрела в окно, как Адиль выходит из подъезда — смуглый и черноволосый, весь в светлом. Обводит широким взглядом все вокруг — дом, двор, примлевших от его вида бабушек… Поднимает взгляд на наши окна, видит меня и делает этот жест — к сердцу и ко лбу, чуть склоняя голову. И опять тоскливо потянуло в груди — мелькнул вот так ярким праздником… безо всякого смысла и надобности, опять оставляя меня в тихих и спокойных буднях. Чего-то было жаль, тянуло куда-то… непонятно.
Я просто помахала ему рукой и отошла от окна… походила, понервничала еще, опять выглянула — ни парня, ни машины внизу уже не было. И что это было — сон, бред? Налетел, накричал, надарил… А — нет, не сон — на столе остался лежать конверт и футляр, а в нем рубиновый браслет. Нужно звонить маме — с облегчением схватилась я за разумную мысль. Вот только Фасолинку свою покормлю, а то совсем изжует пустышку.
