Многие авторы, писавшие о Бюлове, видят в этом последнем шаге четвертого немецкого канцлера вполне парламентарный акт[34]. Бюлов остался в меньшинстве и подал в отставку. Так поступил бы всякий парламентарный министр. Мы думаем, однако, что отставка Бюлова носила парламентарный характер только внешне, а не по существу. Да, Бюлов ушел после того, как большинство рейхстага высказалось против предложенного им законопроекта: но это большинство состояло из клерикалов и консерваторов, и в его составе надо искать причины парламентской чувствительности канцлера. Если бы против канцлера сложилось большинство из либералов и социал-демократов, то, нисколько не рискуя впасть в ошибку, можно, наверное, сказать, что он предпочел бы распустить рейхстаг, чем уйти в отставку, или даже стал бы править страной вопреки парламентскому большинству. Но перенести измену консерваторов, к которым он всегда благоволил, по отношению к которым он обнаруживал большую заботу, он не смог и ушел, как бы наказывая своих недавних друзей за нежелание сделать для него хотя бы маленькую уступку.
Наказание, однако, оказалось не особенно чувствительным. Новым канцлером стал Теобальд Бетман-Гольвег, чиновник по своей прежней карьере и консерватор по убеждениям. Это был человек без больших способностей и без ораторского таланта; в глазах Вильгельма он имел, однако, большую ценность благодаря своей почти безграничной угодливости и нежеланию в чем бы то ни было сдерживать и умерять императора. После довольно яркой фигуры Бюлова он оказался почти пустым местом в канцлерском кресле. Личные выступления императора, которые было прекратились после бури, вызванной опубликованием интервью Вильгельма с корреспондентом «Daily Те legraph», при нем начались снова. Исполняя обещание, данное за него Бюловым, император молчал только два года. 21 августа 1910 г. он снова вызвал всеобщее удивление своею речью, произнесенной на банкете в Кенигсберге. Предавшись историческим воспоминаниям, Вильгельм заявил, что его дед «возложил на себя собственной властью корону короля Пруссии, показав еще раз вполне определенно, что она дарована ему только Божьей милостью, а не решением парламентов, национальных собраний или плебисцитов». Вспомнив затем о добродетелях прусской королевы Луизы и поставив ее в пример всем немецким женщинам, император закончил свою речь таким абсолютистским заявлением: «Считая себя орудием в руках Всевышнего и глубоко равнодушный к взглядам и мнениям текущего дня, я следую своей дорогой, посвященной исключительно благоденствию и мирному развитию отечества». Эти абсолютистские заявления Вильгельма вызвали в печати и парламенте почти такое же раздражение, как и имевшее место два года тому назад интервью с английским корреспондентом, но отношение Бетман-Гольвега к ним было иным, чем отношение Бюлова. В 1908 г. Бюлов, давая свои объяснения в рейхстаге, в сущности признал, хотя и в очень осторожной форме, что император никаких личных заявлений не должен делать, и признал свою вину перед рейхстагом в том, что он, Бюлов, пропустил через свою канцелярскую цензуру опубликование личных мнений императора. Бетман-Гольвег поступил иначе. Никакой вины ни за императором, ни за собой, допустившим опубликование кенигсбергской речи Вильгельма, он не признал. В рейхстаге он сказал, что конституция германской империи не препятствует делать императору такие заявления, которые вытекают из его глубоких религиозных убеждений, тем более, что эти убеждения «понимают и разделяют многие классы нации». «Несколько веков, — продолжал канцлер, — создавалось прусское королевство и создавалось не прусским народом, а трудами великих монархов династии Гогенцоллернов, которым мы обязаны единением сначала прусской нации, а затем и прусского государства, чему способствовала стойкость и способность населения. Прусская конституция в своем историческом развитии не знает концепций суверенитета народа. Вот почему прусские короли перед своим народом являются королями своею собственной властью…»
Далеко не все члены рейхстага (особенно социал-демократы) согласились с аргументацией канцлера, но зато император был вполне удовлетворен. Заявления Бетман-Гольвега находились в полном согласии с его самыми задушевными, неоднократно выражавшимися им самим убеждениями, и он имел все основания быть болеедовольным своим новым покладистым канцлером, чем Бюловым, который заставлял его выслушивать нотации о неудобстве личной политики.
Вслед за Бюловым император поспешил отделаться и от некоторых других имперских и прусских министров, которые были слишком самостоятельны и авторитетны. Раньше всех ушел статс-секретарь колоний Дернбург; у него были большие заслуги в колониальных делах (проведение железных дорог в Африке, нахождение алмазных копей в Юго-Западной Африке и др.), но у него были на все свои взгляды, и его самостоятельность, наконец, надоела императору. За ним ушли прусские министры — внутренних дел фон Мольтке, замененный обер-президентом Силезии фон Далльвицем, — земледелия — Арним, замененный бароном Шорлемером, — и финансов — фон Рейнбабен, замененный магдебургским обер-бургомистром фон Ленце; ушел также и статс-секретарь по иностранным делам барон фон Шен, на место которого был назначен бухарестский посланник фон Кидерлен Вех-тер. Эта смена министров не имела, в сущности, политического значения, ибо и старые, и новые министры принадлежали к одному и тому же консервативному лагерю. Разница была только в том, что за новые министры пользовались авторитетом ни в общественных, ни даже в бюрократических кругах, и они обещали быть более послушными, чем прежние, вполне под стать новому канцлеру.
Помимо угодливости, вторым достоинством нового канцлера в глазах Вильгельма было его нежелание делать существенные уступки либерализму. Бюлов ушел потому, что при всей искренности своего консерватизма он в последние годы правления стал искать дружбы у либералов и на этой почве не поладил с консерваторами, не хотевшими идти ни на какие уступки. Бетман-Гольвег более решительно, чем его предшественник, порвал с либералами, хотя подчас и не отказывался от игры в показной либерализм. Но этот разрыв с либералами обязывал его вернуться опять к союзу с клерикалами, что он и не замедлил сделать. Консервативно-клерикальный блок при нем снова возродился и, несмотря на временно возникавшие разногласия с клерикалами, продержался вплоть до начала великой войны, сразу перевернувшей все партийные отношения в Германии.
Ввиду необходимости опираться на клерикалов и консерваторов, большинство попыток реформ имело при Бет-мант-Гольвеге крайне нерешительный и слабый характер. На первое место здесь надо поставить попытку реформы прусского избирательного права. Общественное мнение очень настойчиво продолжало требовать изменения трехклассного избирательного закона, и канцлер нашел нужным сделать вид, что правительство идет в этом отношении навстречу обществу. В 1910 г. он внес в ландтаг проект избирательной реформы, который носил такой недостаточный и жалкий вид, что никого не мог удовлетворить[35]. Социал-демократы пришли в возмущение и устроили грандиозную демонстрацию в Тиргартене, в которой приняли участие сотни тысяч человек. По их мнению, проект правительства был насмешкой над требованиями общества и не давал решительно ничего для низших классов. Национал-либералы были также недовольны и находили, что необходимо дополнить правительственный
