яд, благодетель и опасность.
– Спасибо, Гелиос.
Она редко зовёт меня по имени. Звать не приходится – мы теплимся плечами и не отходим, а для восклицаний использует задиристое «Бог Солнца».
Отец подарил это ожерелье матери в день, когда они стали супругами. Отец не закладывал столь вопиющий смысл в украшение – лишь использовал изображение с фамильной сургучной печати, которое дублировало вышивку на фамильном гербе. Сампсон и Роксана приходились друг другу братом и сестрой – не единоутробные, нет; родственники по одной из линий, ближе к кузенам: их брак был оглашён после признания молодых в любви. Им позволили выстраивать отношения с условием построения влиятельнейшей империи. У них получилось.
Луна отходит и танцует.
Но змей – цикличен. Змей заглатывает собственный хвост и всё возвращается, всё обновляется, всё повторяется.
Её рассекающие воздух руки вычерчивают стройные дуги, бёдра стегают, талия колыхается.
Я отступаю и сажусь на пустующий стул, наблюдая за молодой женой. Мир двоих не может быть понят иными. И иные не понимают. Озираются, боятся, шепчутся. Им дозволено то же самое и больше, но личные, своими умами сотканные рамки, не позволяют надкусывать и пробовать жизнь в естестве.
Луна запрокидывает голову и волосы покидают забранную причёску. Смоляное полотно впивается и вплетается в ткань платья. Она завораживает. Шея – тонкая, длинная, бархатная – удерживает сцепленное кольцо со змеиной головой. Мир принадлежит безумцам. Она танцует и лучшей картины мне под завершение целой эпохи клана Солнца не узреть. Она танцует. Смотрит через плечо и награждает манящим взглядом, улыбается и вновь ведёт бёдрами. Она танцует.
Девушка
– Старик совратил ещё совсем юное дитя, – удушливо вздыхает находящаяся подле.
Подруга с ней охотно соглашается, и обе пары глаз взирают на меня.
– Когда? – говорю я.
– Когда он это сделал? – уточняет девушка.
– Когда я спросила вашего мнения? Когда разрешила говорить со мной? Когда дала слово безродным?
Гелиос велел наступать первой, велел бить самой, велел отражать нападки, ставить планку и наблюдать за их низостью, неспособностью дотянуться…Заговорившая со мной спотыкается в речах и роняет взгляд. Наступает её подруга:
– Милая, здесь нет врагов. Мы…
– Как и друзей, всё правильно, – улыбаюсь я. – И в ваших словах я не нуждаюсь, мне нравится компания тишины.
– Бога Солнца всегда привлекали дикарки, – фыркает заступница. – И грубиянки.
Всегда?
– Компания тишины, – повторяю я.
– Что значит «безродным»? – возмущается следом. – Я тоже была послушницей равно тебе, мы прошли одним путём…
– Быть послушницей и быть в Монастыре различно.
Соседний столик шумит. В конце залы наблюдаю Гелиоса, который беседует с десятками незнакомых лиц; всё-таки мир их чужд. Моё – затворничество. И напрасно я отправила его заниматься рабочими делами – пред рабочими делами в воздух вздымал запах дурмана, а в горло заливали медовое питьё. Напрасно отлучилась, пообещав, что не пропаду и найду дело по нраву – по нраву здесь можно только плюнуть в лицо каждому из присутствующих.
– Ты всего лишь жена известного всем господина, – говорит первая. – Это статус, не показатель.
– Известного всем, – подытоживает вторая.
Я оборачиваюсь к ним (до сего момента пренебрежительно одаривая профилем) и спрашиваю:
– Вы знаете моё имя?
Ощущая подвох, женщины медлят: смотрят, теряют улыбки, хмурятся. Однако отвечают и отвечают верно:
– Луна.
– В этом дело. – И я пригибаюсь к говорящим. – В этом, ибо мне ваши мена неизвестны и неинтересны. Моё имя – только моё – звучит в ваших беседах и отравляет ваши разговоры, ваши умы, ваши мысли. Я не просто жена. Я – богиня. Я – власть клана Солнца.
– Но…
– Я. Здесь. Власть.
Выплёвываю медленно. И жёны отступают под недовольные взгляды мужей – те улавливают повышенный тон и моё дерзостью брызжущее лицо и зовут несчастных под крыло.
– Это твоя история, солнце, – говорил накануне Гелиос. – И потому не бойся менять сюжет. Меняй его тогда, когда возжелаешь сама.
– Что это значит? – спросила я.
– Захочешь иного – сделай это, возьми, реализуй. Захочешь быть иной – пожалуйста. Захочешь быть с иным – твоё право. Меняй, меняйся. Будь. Пробуй. Верши. Ты умная девочка, Луна, я не хочу утаптывать твой потенциал и твой ум в этом обветшалом, старостью дышащем поместье.
– Мне нравится быть с мужем, а он говорит ужасные вещи.
– Я говорю правду.
– Можешь сделать одолжение и замолчать, Бог Солнца?
– Умная девочка, – улыбнулся он. – Но ты не муза, Луна, ты – правитель.
– Воин. Я воин. Я читала про архетипы.
Наблюдаю заскучавшего Гелиоса, а потому оставляю наскучившие закуски и такие же – только вмиг замолчавшие – женские станы, и приближаюсь к супругу. Мужчина объясняется с незнакомыми; исправлять приятный факт незнакомства я не желаю, а потому припаиваюсь к Гелиосу и прикусываю за ухо.
– Солнце моё, Луна, – забавляется он, – обожди. Я договорю.
Один из незнакомцев утапливает взгляд в паркете, другой – в растерянном лице собеседника, третий – в отсутствующем вырезе моего платья.
– Хочешь произвести – как это называется у вас, умников? – фурор? – издеваюсь я и ловлю сбитый мужской взгляд. – Подыграй.
Выхожу на пустующий центр залы, отстраняю от себя бокал и показательно разжимаю пальцы. Тончайший, перебивающий фоновую музыку, звон привлекает внимание и обращает взгляды. Все до единого. Стекло рассыпается у меня под ногами, а потому я аккуратно переступаю через него и бёдрами виляю к лестнице. Смотрю на Гелиоса лишь однажды – через плечо. И он, оставляя удушающую компанию и по пути развязывая удушающий галстук, преследует.
Поднимаемся по лестнице; мужчина чуть за мной. Я не вижу, но чувствую, как скребутся преследующие нас глаза. Я не слышу, но чувствую, как мгновение спустя обсуждением разразятся их мраморные стены.
– Очаровательно, правда? – самодовольно улыбаюсь и, разразившись смехом, бойко разворачиваюсь к подступающему Гелиосу.
Прыть и грациозность остаются на лестнице; более никого на этаже нет. Хочу воскликнуть, как ловко мы разыграли присутствующих в зале и как растрясли армией сплетен их пропахшие скукой спальни. Вот только Гелиос из роли не выходит и вместо задорной улыбки прихватывает за талию. Поднимает и подтаскивает к золотой, обрамлённой белым стеклом, полке, усаживает подле гигантского растения и прижигает бёдра.
– Ты что наделала? – спрашивает Гелиос.
Он злится?
Спешу оправдаться: хотела пошуметь и одарить темами для новых бесед.
– Нет же, – перебивает мужчина. – Со мной.
Ловит взгляд – растерянный. Растерянность – ощутив его неконтролируемое напряжение – сменяю на хвастливую улыбку. А дурман в глазах нравится ему ещё больше.
– Как собачонка готов за тобой бегать. Ну что это, Луна? Только хвостом вильни.
– То есть, – уточняю я, намеренно огибая суть фразы, – сейчас я
