На лице Доминика отразилось удивление.
— Не смеши меня.
— Что же в этом смешного? — холодно спросила Шарлотта. — Ты же валяешься в кровати со служанкой, не так ли? Лили даже не горничная. Простая служанка.
— Саре никогда не придет это в голову, она не публичная девка. Сказать такое даже в шутку — необычно и унизительно для тебя.
— Последнее, что я намеревалась делать, — это шутить! Почему тебя оскорбило, когда я сказала, даже гипотетически, такую вещь о Саре, и в то же время ты признаешь это в себе, нисколько не стыдясь?
Краска снова прилила к его лицу, и в первый раз он отвернулся от нее.
— Я не горжусь этим.
— Из-за Сары? Или потому что Лили мертва? — Почему Шарлотта вдруг увидела его с такой ясностью? Это было больно, подобно солнечному лучу утром, высветившему все изъяны на коже.
— Ты не понимаешь, — сказал он раздраженным тоном. — Когда выйдешь замуж, то поймешь.
— Пойму что?
— Что… — Доминик встал. — Что мужчины… мужчины иногда ходят… — Он остановился, неспособный закончить фразу деликатно.
Она язвительно закончила за него:
— Что вы имеете один свод правил для себя и другой — для нас. — У нее щекотало в горле, как будто бы она хотела заплакать. — Вы требуете полной верности от нас, а сами чувствуете себя свободными любить кого вам нравится…
— Это не любовь, — взорвался Доминик. — Ради бога, Шарлотта…
— А что? Похоть?
— Ты не поймешь.
— Тогда объясни мне.
— Не будь наивной. Ты не мужчина. Если бы ты была замужем, то, возможно, поняла бы, что мужчины другие. Ты не можешь применять женские чувства, женские правила к мужчинам.
— Я могу применять правила верности и чести к кому угодно.
Теперь Доминик рассердился:
— Это не имеет ничего общего с верностью или честью! Я люблю Сару! Во всяком случае, помоги мне боже, любил до тех пор, пока она, — вдруг лицо его стало совершенно белым, — не начала думать, что я убийца. — Он смотрел на нее, и она видела беспомощность и боль в его глазах.
Шарлотта тоже встала и не задумываясь взяла его за руку. Доминик вцепился в нее:
— Шарлотта, она так думает! Она ясно сказала это!
— Она поверила Эмили, — прошептала Шарлотта. — Возможно, она знает и про Лили тоже.
— Но, ради бога, это не то же самое, что убить четырех беспомощных девушек и бросить их тела на улице!..
— Если она знает о Лили и предполагает что-то обо мне, тогда ты оскорбил ее, причинил ей боль. Может, она просто хотела ответить тебе тем же.
— Но это же абсурд! Она не может быть так оскорблена… что…
Шарлотта смотрела на него с серьезным видом.
— Я была бы сильно оскорблена. Если бы я отдала тебе всю свою любовь, свое сердце и тело, и была бы верна тебе, не думала ни о ком другом, — я была бы оскорблена до глубины души. Если бы я узнала, что ты спишь с моей служанкой, и если бы я предполагала, что ты ухаживаешь за моей сестрой, я могла бы оскорбить тебя так глубоко, насколько это было бы в моих силах. Если бы ты предал меня так, убийство показалось бы тебе немногим хуже.
— Шарлотта! — Его голос, вначале хриплый, сорвался на высокие ноты. — Шарлотта, ты не можешь так думать! О, пожалуйста, боже! Я имею в виду, что я… никого никогда не оскорблял! — Он снова схватил ее руки и держал их так крепко, что чуть не сломал ей пальцы.
Она не пыталась освободиться от его хватки.
— За исключением Сары и, может быть, Лили? Она любила тебя, или служанки тоже дают волю своей прихоти, как мужчины?
— Шарлотта, ради бога, не будь такой злой! Помоги мне!
— Я не знаю как. — В ответ на его пожатие она тоже пожала ему руку. — Я не могу заставить Сару чувствовать по-другому. Я не могу изменить то, что она сказала, или заставить тебя забыть то, что она говорила.
Доминик долго стоял неподвижно, очень близко к ней, глядя в ее глаза, на ее лицо.
— Нет, — сказал он наконец и смежил веки. — Ты не можешь сделать так, — он говорил очень мягко, — чтобы я был абсолютно уверен, что не совершал этого преступления. Этот гнусный полицейский сказал, будто такой человек, убийца, может не знать, что он творит. Это означает, что этим человеком могу быть я. Я мог совершить преступление — и не знать об этом. Я видел твоего отца на улице. Никто еще, кажется, не понял, что это означает, что я тоже там был. И я знал всех четырех девушек… и меня не было дома, когда каждая из них была убита…
На все на это она могла сказать лишь одно, что могло успокоить его и в то же время было правдой:
— Если бы Питт думал, что ты мог сделать это, он снова пришел бы сюда, чтобы допросить тебя. Он не исключил бы тебя из списка подозреваемых только потому, что ты джентльмен.
— Думаешь, у него есть какая-нибудь идея? — нетерпеливо спросил Доминик. Было видно, насколько сильно он желал верить ей и как тяжело это для него.
— Я знаю, он тебе не нравится, но как тебе кажется, сколько времени ты мог бы вводить его в заблуждение?
Доминик скорчил гримасу:
— Я не думаю, что он мне не нравится. Я думаю, что побаиваюсь его.
— Потому что он умен?
— Да. — Он вздохнул. — Спасибо, Шарлотта. Да, я полагаю, Питт допросил нас достаточно тщательно. Может, если бы это был один из нас, он бы уже закрыл следствие. Ты так не думаешь?
Острый страх вернулся к ней снова. На этот раз она солгала, как если бы желала защитить ребенка:
— Думаю.
Доминик с шумом выдохнул и сел.
— Как Сара могла подумать, что я мог совершить такое? Та, которая знает меня… Ты сказала, она любит меня. Как можно любить кого-то и так о нем думать?
— Потому что любить кого-то не означает знать его, — произнесла Шарлотта слова, которые повторяла про себя снова и снова. Но значат ли они так же много для Доминика, как и для нее?
— Она действительно не любит меня, — медленно произнес он, — иначе бы она так не подумала обо мне.
— Ты сам о себе так подумал.
— Это иное. Я себя знаю, но я никогда не думал плохо о ней, ни при каких обстоятельствах.
— Выходит, ты знаешь ее не больше, чем она — тебя. — Шарлотта осознала свои мысли лишь сейчас, когда озвучила их.
— Что ты имеешь в виду?
— У нас у всех есть недостатки… у Сары тоже. Если ты ожидаешь от нее, что она будет совершенством, то ты так же чудовищно несправедлив по отношению к ней, как и она по отношению к тебе.
— Я не понимаю тебя, Шарлотта, — нахмурился он. — Иногда мне кажется, ты сама не понимаешь, что говоришь.
— Нет… — Ей было очень досадно. Она увидела, что он действительно не понял ее. — Я так и думала, что ты не поймешь. — Глубокие чувства обуревали ее. — Я пойду наверх, посмотрю, как там Сара.
