богом, и все его слушаются беспрекословно. Ты сюда попал из-за него. Ну, я думаю, что ты и сам догадываешься об этом. Слава богу, что все это кончилось. Стаевски жалко… Приехали только за тобой. Но я договорюсь, да и ты можешь условия поставить…
– За мной приехали? – переспросил профессор.
– Ага. У тебя рейтинг повысился выше крыши. Там, в Байхапуре, ни у кого нет такого. В общем, рейтинг есть, а человека нет – тут все и засуетились. Премьер, когда узнал, думал, что тебя уже в живых нет. Прошло же много времени. А тут вдруг рейтинг. Я не знаю точно, но вроде бы по законам Байхапура отсюда возврата нет никому или надо все менять на референдуме. А вот сына как гражданина другого государства, они… Короче, они обязаны обеспечить встречу с отцом. Понимаешь?
Афа кивнул, ничего не понимая. Но холод, проклятый холод исчезал из груди профессора. Еще немного, и Асури превратится в обычного счастливого человека.
– Зачем я им нужен?
– Как зачем? Они мне показали журнал, который выходит раз в неделю, там ты – звезда! На первом месте с сумасшедшим рейтингом. Люди хотят видеть своего кумира, а кумира нет нигде! Тут бунт начнется. Это-то как раз я хорошо понимаю… В общем, мы поехали к военным и там сели на катер. Мне ничего не говорят, я ничего не понимаю, но там на катере этот жирный полковник потихоньку мне все рассказал. Байхапур – это фашистское государство, папа. Только не сжигают людей разве что. Вас выбрасывают сюда, и вы тут дохнете от голода. Понимаешь? Я видел сегодня рано утром горы мертвых, уже почти сгнивших людей. Видел и каких-то диких, почти голых, как они выживают – непонятно.
– Они едят друг друга, сынок! Мне так говорили, – тихо, опустив голову, проговорил Афа.
Кирилл опешил. Он оторопело смотрел на отца. Солнце уже касалось верхушек кетапанга, и лица профессора видно не было. Только руки, сложенные ладонями друг на друге, светились в просветах листьев.
Кирилл потянулся за кружкой отца.
– Не хочу, прости…
Сказано было так, что сын даже вздрогнул. Отпив коньяк, Кирилл взял несколько орехов, лежащих на плоском камне:
– А потом нашли вас, ваш лагерь… Полковник сказал, что это последняя надежда. Увидели дымок, спокойных людей… На корабле просто ошалели – как, чем питаются и так далее. Решили спустить шлюпку, выйти на берег и искать. Все оделись в пуленепробиваемые комбинезоны, хотя откуда тут у вас оружие! Но все так боялись, честное слово. Меня в шлюпку не пустили. И только когда уже решили идти дальше на следующие поиски, что-то меня так ударило внутри, что я даже взвизгнул от непонятной боли. Отобрал у кого-то мегафон и крикнул тебе. А ты отозвался, папа!
Стемнело. Возвращалась ночь. Почти ничего не видя, Кирилл попытался найти руками отца. Ухватившись за его колено, он бросился обнимать профессора, словно боясь упустить какую-то часть тела. Он гладил руки отца, его плечи и молчал. Наконец он затих и улегся на колени профессору.
– А почему ты не хотел отзываться?
Афа молчал. Он совершенно не знал, как и что ответить сыну.
– Это не объяснить, сына. Именно это не объяснить.
– Понимаю…
– Хорошо.
– Папа, скажи, что случилось, почему ты оказался здесь? Ведь это же отвратительная ошибка… Ошибка!
– Нет, я так не думаю, – отозвался голос профессора. Лица и фигуры его уже не было видно. – Я открыл искусственный интеллект, сынок. Не машину или андроид, способные и идеальные инструменты, запрограммированные человеком. А интеллект, который развивается сам по себе. Самостоятельный осознанный мир. И он, этот мир, захотел избавиться от меня и мне подобных.
– Почему?
– Потому что мы – несовершенные существа и, кроме бестолковой цивилизации, больше ни на что не способны.
– Но это же не так!
– Так и не так, Кирилл.
Профессор начал подробно рассказывать свои внешние и внутренние приключения. Он говорил тихо, еле слышно. Иногда Кирилл останавливал отца и просил повторить. Он замер, боясь даже пошевелиться. Ужас происходящего с отцом в его реальной жизни и трепет от внутренних переживаний смешивались в Кирилле, и он поймал себя на мысли, что ничего не понимает и не поймет никогда. Но продолжал слушать, а Афа все говорил, говорил, говорил… Наконец и он замолк. Кирилл слушал эту тишину, прижавшись к отцу.
– Ты говоришь совсем не о том Боге, папа, который нам известен. Ты говоришь о чем-то другом, да?
– Я говорю о Вселенной, Кирилл. О Боге, который тебе известен, можно говорить бесконечно, но это только метафора. Нужны были условия, при которых человек может воспринять какое-то знание, вот так и появился известный всем Бог.
– А на самом деле?
– И на самом деле так. Только в мышление человека вмешивается эволюция, и вмешивается иначе, чем хотелось бы. Мы однобокая цивилизация: у нас наука выше религии, искусство выше бытия. Можно перечислять и перечислять. Нет паритета ни в чем. В этом наше несчастье. Поэтому так и получается, что Бог у нас оказался в раннем своем развитии громом, ливнем, потом палкой с тряпками, потом мы сообразили, что он на медведя похож или другого зверя. Когда устали выдумывать, захотелось Бога пощупать, увидеть своими глазами. Так и стал он походить на нас, выглядеть как человек. Это очень удобно и понятно. Бог для нас – высший человек. Ну очень высший, такой, что уже не человек… Понимаешь?
– Нет. – Кирилл рассмеялся. Он все понимал, но слушал отца как маленький ребенок. – А ты знаешь, что такое Бог?
– Конечно…
– Ну-ка, ну-ка… – Кирилл привстал и уставился в очертания отца на фоне синего неба.
– Вселенная – это Закон!
– Какой?
– Любой, сынок…
– Не понял. Что значит – любой?
– Так и значит – любой! Какой ни выберешь для себя – это и будет Всевышний! Но этого мало, сына. Его надо выполнять, этот закон. Только в этом случае ты вернешься ко Всевышнему, а не превратишься в прах. Если ты хочешь вернуться, конечно.
– Я не понял, что значит «любой», папа.
– Ну, это, конечно, непросто понять. Но все-таки необходимо… Бог – это не какой-то конкретный закон или правило. Как сейчас говорят, что Бог есть то-то и то-то… Это тоже верно, Кирилл, потому что Бог – всё. Всё, понимаешь? Всё, что сможешь назначить, это и есть Он. Но на самом деле это всего лишь удобная для человека отговорка. Отговорка для удобства жизни без Него. Можно сказать так – окраска морали, и всё. Для кого-то это является сказкой или выдумкой. Тот и придумывает
