процессия: большой ржавый скрипучий танк, крашенный жёлто-коричневыми пятнами, которым управляло три ограниченно вменяемых солдата, затем три пеших бойца с автоматами, ещё один за рулём мотоциклетки с коляской, в которой восседал Лосев – лысый мускулистый детина под два метра ростом в больших очках, за ними джип с Пахотнюком, Рябинкиным и Михеичем и следом подвода с кучером, водкой и прочим провиантом.
Танк, при ближайшем рассмотрении, доставлял больше хлопот, чем пользы – застревал меж деревьев, постоянно глох, дымил и шумел. Однако постепенно охотники на Белку продвигались вглубь леса, и это доставляло Пахотнюку удовлетворение от предвкушения того, как он сам своими руками эту Белку придушит.
Вскоре случилась заминка – танк, переехав через очередную корягу, сполз в небольшое болотце и увяз. Лосев, кроя бойцов матом, вылез из мотоциклетки и, подойдя к танку, стал давать непосредственные указания, какой гусеницей в какую сторону вертеть. Через несколько минут стало ясно, что просто так не выехать – танк погрузился уже по самую башню. Тогда Лосев приказал бойцам рубить деревья, чтобы притопить их и попытаться выбраться на них гусеницами.
– Там горючки на сто рублёв и движок, муха, почти новый! Его, к ежам, ещё продать можно! – кричал он.
Лосев сам прыгал вокруг танка, непрерывно матерился, вяз по пояс и совсем уже испачкался в грязи, когда вдруг срубленное солдатами дерево рухнуло ему на голову, и он с макушкой ушел в болото.
– Спасать же надо, – забеспокоился Рябинкин.
– Да что там спасать, – буркнул Пахотнюк. – Сам уж утоп, ещё и эти друг друга передавят.
В подтверждение его слов танк издал огромный бульк и почти моментально скрылся в болоте целиком вместе с бойцами.
– Разворачивай, Михеич, – сказал Пахотнюк. – Нечего нам тут делать боле.
– А я вот думаю, Егор Тимофеич, – мечтательным тоном прошамкал Рябинкин, – что эту Белку всяким там оружием не взять. Потому как она самая настоящая нечисть.
– А чем взять? – тоскливо спросил Глава.
– Есть на Руси такие святые люди, которых любая нечисть страшится. Вот, я слыхал, в Целой Мудре живет схимник один, Гриша. Про него такая слава ходит, ой-ой.
– А, – махнул рукой Пахотнюк, – нехай будет схимник. Михеич, правь в Целую Мудру.
XI
Что и сказать, слава про схимника Гришу ходила. Говаривали, что он святой человек, что болезни и прочие напасти его не берут, потому что он денно и нощно молится Богу, изнуряет свое тело самобичеванием и ношением вериг, почти ничего не ест и не спит. Рассказывали, что лечит он людей наложением рук, всегда всем дает верные советы, как и что делать, а особенно чего не делать, и сам волен с любого человека снимать любые грехи.
Никто не знал, где и когда он принял схиму, да, собственно, никто толком и не знал, что такое эта схима есть, но при слове «схимник» к Грише заочно все проникались глубочайшим уважением.
Жил Гриша на окраине деревни, в каморке размером чуть больше отхожего места, рядом с ней же он завел небольшой огородик – огурчики, картошечка – и изредка выходил по ночам в земле покопаться.
До Целой Мудры ехали битый час, поскольку дорога оказалась почти что непролазной – даже импортная железная колымага то и дело норовила лечь на грунт днищем. В конце концов, перевалив через очередной косогор, Михеич ткнул пальцем вперёд:
– Вон она, Целая Мудра.
Каморку Гриши долго искать не пришлось, примостилась тут же, возле овражка. У неё стоял, разговаривая с кем-то невидимым через малюсенькое окошечко, мужичок, теребящий в руках картуз. Пахотнюк с Рябинкиным встали поодаль и терпеливо ждали.
– Денежку украсть грех большо-ой, – доносилось из каморки. – Нелегко его замолить будет.
– Да ты уж постарайся, Гриша, на тебя одна надёжа, – причитал мужичок. – Я тебе и гостинцев принес.
Он просунул в окошечко бутыль с мутным пойлом и какой-то пакетик.
– Ну, мил человек, чем смогу, помогу, – ответствовал Гриша. – А там уж как Бог даст. На-кось, целуй крест.
Мужичок поцеловал крестик, просунутый в окошко суховатой трясущейся рукой, и перекрестился.
– Да гляди у меня, больше не греши! – грозно приказал Гриша. – А то на вас на всех молитв-то не наберёшь.
– Да что ты, Гриша, один раз только вот бес и попутал.
– Ну, ладно, ступай себе.
Мужичок, кланяясь, ушел восвояси, и Пахотнюк приблизился к окошечку.
– Здравствуй, – сказал он. – Это ты, что ли, Гриша-схимник?
– А то кто же, – донеслось из каморки. – А ты кто будешь?
– Да я Глава Поселения, Пахотнюк Егор Тимофеевич. Слыхал?
– Может, и слыхивал, да уши ветром продуло, я и забыл. Чего тебе надобно? Грех какой отмолить?
– С грехами сам разберусь. А пусти-ка ты нас внутрь. Не дело через дырочку разговаривать.
Окошечко захлопнулось, дверь растворилась. На пороге стоял махонький человечек с длинной бородой – не слишком старый, довольно худой, слегка выпимши.
– Заходите, раз уж пришли.
Пахотнюк, а за ним и Рябинкин, втиснулись в каморку. Места тут на троих не хватало. Крохотный лежачок, стульчик, стол с подсвечником и парой книжек на нём, под столом рядок из разнокалиберных бутылок, по большей части опустошённых.
На гвозде, вбитом над столом, висела чудная железная конструкция из ошейника с крючьями и тяжёлых цепей.
– Это и есть, что ли, твои вериги? – спросил Пахотнюк.
– Они.
– А чего же не носишь?
– Да зело шею трут. Говори, что за дело-то ко мне.
– Нечисть у нас в лесах завелась. Вроде как зверь. Кусает всех, а от этого люди с ума сходят да мрут. Белкой прозвали. Можешь её прогнать?
– А мне что с того за выгода? – поинтересовался Гриша.
– Ну, проси, чего хочешь.
Гриша почесал голову:
– Это же мне придётся к вам ехать. Да еще неизвестно за сколько времени я ваши грехи-то замолю. Огородик, опять же, бросать жалко. Значится, так. За огородом и домиком пусть кто присмотрит. То ли местного кого попросите, то ли своего, мне без разницы. Каждый день мне надо еды какой ни на есть и две бутылки водки. Если погода плохая, лучше три. И целковый в день, чтобы было из-за чего таскаться.
– По рукам, – тут же согласился Пахотнюк, и в глазах Гриши можно было прочесть: «Эх, видать, продешевил».
– Да, – добавил Гриша. – Мне там будет где жить-то?
– Найдём.
На том и порешили. Насчёт огородика тут же договорились со старушонкой, живущей неподалёку, даже денег не взяла, сказала: «Для Гриши мне не жалко». В «бесовскую коляску» Гриша лезть отказался, сказал, что пешком дойдёт. Собрал себе в мешок книги, какую-то одёжку, вериги, бутылку водки и крест. Взял в
