Они долго сидели обнявшись, а поезд, громыхая, продолжал свой путь.
— Я всегда говорила, что не буду терзаться, — сказала она. — Так что, думаю, я предпочту поверить ему. Я телеграфирую Джейн. Но если позже обнаружу, что он лгал…
— Не думай сейчас об этом.
— Но…
— Тихо, — пробормотал он.
Как легко подчиняться его приказу и позволить себе прильнуть к нему! Она больна от страха. И тут ей пришло в голову: она ведь никогда не была такой отважной, как думала. Иначе почему бы ей было так приятно лежать в объятиях Фина? Она так боялась попасть в ловушку, что никогда не подпускала никого близко к себе. Но была ли это свобода? В те мгновения, когда она всем сердцем верила, что мать умерла, она поняла: ее полет не имеет цели. Нью-Йорка ей недостаточно. — Ты все еще раздумываешь — сказал ей Фин на ухо. Она закрыла глаза. Внезапно она почувствовала себя ужасно усталой.
— А ты действительно циник, Эшмор?
— Лучше называй меня Фином, — сказал он с улыбкой.
На ночь они остановились в Бристоле и, прежде чем отправиться в гостиницу, зашли на телеграф. За ужином Минна почти не разговаривала. Теперь, отправив телеграмму, они должны ждать, и это ожидание далось ей нелегко. Но когда они поднялись по лестнице к своему номеру, из болтовни хозяина, открывавшего двери их номера, Минна поняла, что Эшмор заказал отдельные комнаты, и тут ее усталость исчезла. Тяжесть появилась в груди, она перешла в горло и заставила ее выдавить: — Нет, ты будешь спать со мной. Хозяин гостиницы, старик лет семидесяти, поднял свой фонарь, разглядывая из-под щетинистых бровей новую для него картину: девушка повелительно смотрит на мужчину, а тот, упираясь широким плечом в стену, забавляется, глядя на нее.
— Лестно, — заметил Эшмор. — Но мне кажется, нам обоим нужно выспаться.
Хозяин гостиницы пробормотал что-то невнятное и бросил ключи Эшмору.
— Тогда спи рядом со мной.
Фин провел рукой по лицу.
— Не сегодня, — возразил он. — У нас был такой день…
Она нетерпеливо фыркнула:
— Ах да, ты, без сомнения, хочешь сказать мне, что я сама не понимаю, как шок подействовал на меня, Бонем, пожар и все такое. Я не буду спорить, проще сказать: я в здравом уме, а если нет, разрешаю тебе воспользоваться своим преимуществом.
Губы Фина тронула улыбка. Но он не двинулся с места.
— Зачем мне пользоваться своим преимуществом? — спросил Фин.
Она посмотрела мимо него в слабоосвещенный коридор, деревянные панели отливали благородным красным цветом в свете газового фонаря. Но если даже кто-то и услышал их, какое им до этого дело? Такие вещи никогда не волновали Минну.
— Ради развлечения. — Заметив, что это не произвело впечатления, Минна набралась храбрости. — Ради… утешения от твоего прикосновения. — И быстро добавила: — Только это, если ты настаиваешь. Ты говорил мне, что уже не мальчик, что можешь контролировать себя.
Он наклонил голову:
— Я также говорил, что у меня к тебе не пустой интерес. Твое желание отмахнуться от этой мысли я считаю наивным.
— Я лгала, — сказала Минна. Ей хотелось заплакать и она глубоко вздохнула, чтобы подавить слезы. Ей не хотелось, чтобы он считал ее желания необоснованными. — Даже себе самой…
Она поняла это в Гонконге, когда мать плакала в ее объятиях. Она поняла это у Ридленда, когда искала Тарбери и находила только пустые крыши. Она не хотела быть в одиночестве. Хватит с нее одиночества.
Я все вижу лучше, когда ты смотришь на меня. И я понимаю… — она вздохнула, — я понимаю, ты видел во мне то, к чему стоит привыкнуть. Если тебе это нужно, ты ляжешь рядом со мной.
— Я думаю, ты хитришь, — мягко заметил Фин. — А Ганс привык к чему-нибудь?
Ей понадобилось время, чтобы вспомнить, кто это — Ганс… Она назвала ему это имя во время их схватки в гостиной.
— Не знаю, кто такой Ганс. — Она смущенно улыбнулась. — Я просто хотела тебя поддразнить.
Он оттолкнулся от стены, подошел к ней и костяшками пальцев ласково провел по ее щеке.
— Я понял, — сказал он. — Значит, кто-то другой. Не важно кто.
Она вдохнула его запах, запах мужчины, способного краснеть и позволяющего ей прижать его спиной к стене, Мужчины, который не стесняется признавать свои ошибки, даже в ущерб собственной гордости. Он бессовестно обошелся с ней в гостиной, но как только она стала честной с ним, он тоже стал честным с ней. Сегодня он обнимал ее так, будто она драгоценность, и Генри казался совершенно неспособным на такой разговор.
— Он недолго стремился к этому, — сказала она. — Хочу предостеречь тебя: не все так приятно. Я… — она почувствовала, что краснеет, — я не всегда такая, как сейчас. Я ужасно упрямая.
Он поднял бровь:
— О! Приятно слышать, что ты это признаешь. Его откровенная насмешка ободрила ее.
— Это правда. Я даже горжусь этим. И это еще не все. — Она перевела дух. — Я безрассудная. Бессовестная и несдержанная. Особенно после шампанского. — Она кокетливо взглянула на него. Губы у него дрогнули. — А еще очень требовательна к своему охраннику, такая обманщица, что джентльмены иногда принимают меня за тупую… Все? — Она посмотрела в потолок. — Крикливая, — вспомнила она, снова взглянув на него. — Только когда сама этого хочу, но иногда мне хочется завопить. Гордая, да. Хитрая, без сомнения. Люблю манипулировать другими, — она засмеялась, — меня не любит даже мой кот.
Фин расплылся в улыбке:
— Думаешь, мне нужны эти предупреждения? Поправь меня, если я ошибаюсь, но я полагаю, что ты просто цитируешь меня.
— Может быть. — Внезапно Минна почувствовала себя неуверенно. — Если у тебя не… пустой интерес, тогда ты должен знать: я ценю свое упрямство. На самом деле это мой главный недостаток. У меня много недостатков, и я очень ими горжусь.
— Мне кажется, будто ты пытаешься предостеречь саму себя.
— Может быть, — прошептала она и шире распахнула дверь: — Проходи.
Он вздохнул:
— По-моему, тебе следует вернуться в Нью-Йорк.
Минна ушам своим не поверила:
— Что? Бонем…
— Я могу с этим справиться, — сказал Фин. — Бонем окончательно обнаглел.
— Но когда у меня будут документы…
— Их может доставить кто-нибудь другой. Я хочу, чтобы ты была как можно дальше отсюда. В Ныо-Иорке у тебя есть средства, а я смогу организовать твою защиту там.
— Значит, твой интерес пустой?
— Нет. — Голос у него смягчился. — Окажи мне доверие, Минна. Всего на несколько недель. После четырех лет это не так уж долго.
Минна расхохоталась. Если он хочет убедить ее своей нежностью, то подход совершенно неправильный. И ее надежды тщетны.
