Глаза Минны наполнились слезами. Она провела рукой по его груди, просунула руку под пиджак, ухватилась за рубашку. Он такой теплый и живой, он обнимает ее, крепко прижимая к себе. Состав дернулся, застонал, заскрежетал. Она думала, что ее ночные кошмары теперь закончатся, что она уедет из Провиденса с мамой. Какой же наивной она была! Минна открыла рот, чтобы признать это, но дыхание перехватило, она с трудом сдержалась, чтобы не всхлипнуть. В коридоре послышались шаги.
— Поплачь, — пробормотал он. — Все хорошо.
— Услы… — Она умолкла, судорожно сглотнула и попыталась снова: — Услышат. А т-ты велел не привлекать внимания.
— Все в порядке.
— Почему? — всхлипнула она. — Нечего плакать. Раз кольцо не расплавилось, значит, Бонем сказал правду. Еще есть шанс.
— Даже если он сказал правду. Причина поплакать есть всегда.
Она снова открыла рот и, к своему удивлению, икнула. Она попыталась глубоко вздохнуть, чтобы успокоиться, но это не получалось, отвратительные звуки все равно вырывались. Она способна на такие некрасивые звуки, и он теперь это знает.
От этой мысли ей стало легче. Он уже слышал это, ей не нужно сдерживаться.
Его руки переместились на ее талию. Он поднял ее и посадил к себе на колени, прижав к своей груди. "Поплачь", — сказала она себе, и слезы покатились из ее глаз, горячие и соленые, как морская вода. Видеть внизу так много воды, когда горишь там, наверху… этого не может быть; Бонем должен был сказать правду. Она подумала, не теряет ли она сознание. Она не могла дышать, весь мир, кажется, колеблется вокруг нее; только тьма кажется надежной.
Минна смутно расслышала его голос, когда он провел пальцами по ее волосам, его низкое теплое бормотание словно луч солнца на ее макушке: в Лондоне все будет хорошо. В Лондоне они со всем разберутся. Присказка дня детей — она это знала. Сколько раз она сама таким образом пыталась успокоить мать, чтобы та не плакала. Она успокаивала мать всеми известными ей способами, но у нее не было такого голоса или таких коленей, на которых мама могла бы так уютно свернуться клубком. Маме всегда было мало ее, и, может быть, теперь она поняла, чего ей не хватало. Не так уж плохо, когда тебя поддерживают, быть такой маленькой, чтобы тебя можно было поддержать. Его руки сомкнулись вокруг нее, что-то, что казалось ей недоступным и неизлечимым, начало успокаиваться.
"Я могу утешить себя сама", — говорила она маме. И она могла, если это было необходимо. Но почему она должна была это делать? Он никогда не давал обещаний, которых не мог бы сдержать. Он сказал правду в ту ночь, когда забрал ее из Уайтчепела: он не обещал, что они придут за Коллинзом на рассвете. Минну возмущала его мелочность, она не хотела ему верить. Правда не всегда приятна. Иногда вы из-за нее начинаете ненавидеть человека, пока не научитесь быть благодарным за нее. "Хотелось бы мне, чтобы у мамы был кто-нибудь вроде тебя". Слова рвались наружу, но когда она заговорила, это оказалось совсем не то, чего она ожидала.
— Ты не хотел прикоснуться ко мне, — сказала Минна.
— Хотел, — ответил Фин.
— Я имею в виду в Гонконге.
Он прижался губами к ее виску.
— Хотел, — пробормотал Фин.
Он лгал. Или просто развлекался, но его профессия ему этого не позволяла.
— Ты считал меня идиоткой. — Голос у нее дрогнул. — Ты думал, я шлюха. Наглая пустоголовая кокетка.
Она чувствовала, как сильно бьется под ее рукой его сердце. Тому, кто вынужден постоянно соблюдать осторожность, очень просто забыть, что другие люди состоят из плоти, а не из камня. Даже в жестоких людях течет теплая кровь — Коллинз оплакивал смерть своего брата, а Бонем пару раз рассмешил ее. Даже настоящие злодеи вздыхают по ночам и порой испытывают привязанность к кому-нибудь. Мама была права: Минна выросла и стала слишком сдержанной, чтобы напоминать себе о подобных вещах.
Минна крепче прижалась к его теплой крепкой груди и ощутила, как в ответ сильнее забилось его сердце. Его темные глаза по привычке оставались непроницаемыми, когда она отстранилась, он позволил ей разглядеть все: его сожаление и желание быть с ней честным.
— Да, — сказал он. — Ты права. Именно так я и думал.
Его ладонь накрыла ее щеку, большой палец коснулся уголка рта.
Его откровенность доставила ей такое же удовольствие, как поцелуй.
— Спасибо, — прошептала Минна. Она провела рукой по его руке до основания большого пальца и потрогала шрам. — Ты знаешь, у меня тоже есть шрамы.
— Знаю, — сказал Фин.
Ее совсем не удивило то, что он заметил ее шрамы и ничего не сказал об этом. Он умеет ждать и тонко чувствовать, он позволил ей поступать как ей хочется. Но иногда она его удивляет.
— Ты так удивился, когда я дала тебе коку.
Она обвела пальцем контуры его губ, которые тронула слабая улыбка.
— Меня удивило твое поведение. Ты не хотела, чтобы я тебя заметил.
— Да. — Какой умной она себя чувствовала! Она думала, что делает маме большое одолжение, спасая Эшмора, что ее отвага поможет им сбежать от Коллинза. И некоторое время так и считалось. Четыре года. Всего четыре года. Она снова уткнулась лицом в его грудь, снова полились слезы. Стоило ли оно того? Она не узнает этого, пока не узнает правду о матери.
Но поступи она по-другому, тело, которое так горячо обнимает ее сейчас, могло быть мертвым. Никогда не, знаешь, какие мелкие решения переплетутся как паутина, образуют новые миры, предоставят немыслимые возможности.
Но это ощущение, возможно, и неправильно. Что, если мама мертва? Тогда эти мысли, этот разговор всего лишь самооправдание. Она может сидеть тут, разговаривая о себе и о нем, о давно забытых событиях, как будто такие мелочи имеют хоть какое-нибудь значение, когда ее матери, возможно, уже нет…
— Пожалуй, ты был прав, — сказала Минна, отпуская его руку. — Ты хорошо разглядел меня. Я все такая же пустоголовая шлюха. Посмотри, что я сделала с тобой.
Он ответил едва слышно, но она почувствовала вибрацию его груди там, где к ней прижималась ее щека.
— Не нужно, — сказал он. И потом более четко: — Не нужно так думать. Кольцо расплавилось бы.
Это правда. Огонь разрушил все здание.
— Мне не следует так думать, — поправилась она, больше для себя, чем для него. Можно привыкнуть, что тебя вот так держат.
— Это не важно.
Хотя своим замечанием он не собирался отвечать на ее мысли, она подумала, прав ли он. Мама всегда позволяла мужчинам выбирать ее. Может быть, выбирать должна женщина. Она могла бы выбрать его.
Минна вздрогнула, настолько странной и неожиданной была эта мысль. Она крепче обхватила его руками, потрясенная этой идеей, он тоже крепче обнял ее. Ей это понравилось. Как будто он нуждается в ней так же, как и она в нем. "Я хочу его". А если и так? Что же ей, сдаваться? Эшмор первым обнял ее, но теперь, когда ее руки обвились вокруг него, посторонний не смог бы понять, кто начал первым.
