Его мы помним слабым и гонимым, В измятой шляпе, в сношенном пальто, Сутулым, бледным, с рваною бородкой, Страдающей улыбкой и в пенснэ, Прекраснодушным, честным, мягкотелым, Оттиснутым, как точный негатив По профилю самодержавья: шишка, Где у того кулак, где штык – дыра, На месте утвержденья – отрицанье, Идеи, чувства – все наоборот, Все «под углом гражданского протеста».Эта линия продолжается и в советское время, когда интеллигентская мода определяется в пику официозу и мещанскому китчу: потертые кожаные куртки, черные водолазки (они же «бадлоны» в Питере и «гольфы» в Киеве) или «широкие, короткие штаны» (джинсы в определении советских словарей).
Протестная или эпатажная мода обычно также связана с молодежью. А ее популярность – с повышением статуса молодежи, о которой мы говорили, по всей Европе XIX века. Интеллигентская мода появляется с «детьми», интеллигенция утверждается параллельно с нигилизмом, обретая устойчивые портретные черты новой «России молодой». Как яркая вспышка, которая наряду с прочим – бледность, честность, Рахметов, гвозди, хождение в народ – впечатывается в историческое сознание России и после 1870‐х, с угасанием этой экзотики, уже прочно закрепляет миф интеллигенции. При слове шестидесятники и шестидесятничество перед нашим мысленным взором, как сказали бы раньше, всплывает определенный ряд ассоциаций, закрепленный и продублированный сиквелом другой оттепели 1960‐х – пример, объединяющий ключевые понятия и видимые образы.
Когда в 1861 году вместе с освобождением крестьян отменена студенческая форма, появляется «гарибальдийская» мода. Слава Джузеппе Гарибальди достигает в это время зенита по всей Европе, и мода на «гарибальдийское» не ограничивалась русскими радикалами. Блузки-гарибальдийки (прародительницы женских блузок вообще) носили, к примеру, императрица Франции Евгения и Елизавета Баварская, знаменитая Сисси, а в самой России запечатленная на портрете Репина баронесса Варвара Икскуль фон Гильденбанд. Но в России 1860‐х «гарибальдийство» олицетворяло и новый дух в противоположность николаевскому надзору за платьем и душами: еще в 1845 году писатель А. В. Дружинин писал в дневнике, что «демократические мечтания» России «вовсе не пристали, как итальянская блуза сибиряку». Сверху нигилисты носили широкие пледы (пончо Гарибальди), женщины – бурнусы. К ним шапки-гарибальдийки разной формы – мягкие фетровые (как на картине Ярошенко «Студент», 1881) и небольшие шапочки без полей, иногда с пером («Курсистка» того же Ярошенко, 1883).
О жесткости дресс-кода свидетельствует плодовитая на мемуары Водовозова: «кодекс правил» был «аскетически суровый, однобокий и с пунктуальной точностью указывал, какое платье носить и какого цвета оно должно быть, какую обстановку квартиры можно иметь и т. п. Прическа с пробором позади головы и высоко взбитые волосы у женщин считались признаком пошлости. Никто не должен был носить ни золотых цепочек, ни браслета, ни цветного платья с украшениями, ни цилиндра Хотя эти правила не были изложены ни печатно, ни письменно, но так как за неисполнение их каждый подвергался порицанию и осмеянию, то тот, кто не хотел прослыть заскорузлым консерватором, твердо знал их наизусть».
Если нигилизм стоит в начале особого пути, связанного с политическим радикализмом и нравственно-эстетическим ригоризмом «ордена» русской интеллигенции, тем более интересно отметить, что нигилизм не только заимствовал «гарибальдийскую» моду, но и прямо наследовал европейским романтикам «отцов» или даже, скажем так, «праотцев». «Лохматые» нечесаные шевелюры и пледы отсылали к романтической моде à la Вальтер Скотт, плащам-альмавивам и «кудрям черным до плеч» с той разницей только, что у «детей» они еще не были уложены и напомажены.
Протестной модой национального романтизма помимо мурмолок, зипунов и рубах с сапогами были и бороды славянофилов. Но и тут никакого особого пути не наблюдается: как и кудри, растительность на подбородке соответствовала общеевропейской контркультуре. Ношение дворянами бород было запрещено в России в апреле 1849 года Высочайшим повелением именно поэтому: «недостойно русскому дворянину увлекаться слепым подражаниям всем западным затеям так называемой моды». В первой половине XIX века борода считалась повсеместно символом «народности» и радикализма: чтобы убедиться в этом, достаточно перевести взгляд со знаменитой Свободы, ведущей топлесс народ у Эжена Делакруа (1830), на бородатого буржуа в жилетке и с ружьем рядом с ней. Уже в начале XIX века бороды носили немецкие турнеры (идейные гимнасты-националисты во главе с бородатым патриархом турнфатером Фридрихом Людвигом Яном) и фрайкоры, сражавшиеся с Наполеоном. К 1848 году борода стала стандартной деталью для либералов революционных парламентов. Синьор Джузеппе отметился и тут: современные хипстеры до сих пор знают тип широкой с закругленным основанием бороды как «гарибальди». В 1860‐х (официально с 1863-го) множились лица с обильной растительностью на лице и голове и в России: «Мужчины в это время начали усиленно отращивать бороду: они не желали походить, как выражались тогда, на чиновалов и чинодралов».
