встревожилась.
— Ну вот, моя дорогая Купер, он пришел и ушел, — медленно проговорила Катрин.
— Что между вами произошло?
Катрин крепко сжала ее руку худыми пальцами:
— Он по-прежнему любит меня. Ничего не изменилось.
Купер пристально вгляделась в ее лицо:
— Вы счастливы?
— Ничего не изменилось, — повторила Катрин. — До того как меня арестовали, у нас был уговор, и он останется в силе, если я соглашусь его принять.
— И в чем он заключался?
— Он никогда не разведется с женой. Он — барон де Шарбоннери и к тому же католик. Ни то ни другое не позволяет ему развестись. Это просто невозможно. Я могу быть с ним. Но никогда не смогу стать его женой. Не смогу взять его фамилию и родить от него детей.
— Это тяжелые условия.
— Но он будет моим. — Катрин лукаво улыбнулась. — Разве что-то другое имеет значение? Он мой и останется моим, так о чем еще я могу просить?
* * *
— Значит, судьба моей Катрин стать катринет-кой, — грустно произнес Диор, когда Купер пересказала ему их разговор.
— А кто такие катринетки?
— Так мы, французы, называем молодых женщин, которым уже исполнилось двадцать пять, а они так и не вышли замуж. В честь святой Екатерины, которая отказалась выйти замуж за язычника. В день празднования святой все старые девы Парижа надевают особые разноцветные шляпки. Я бы пожелал своей сестре более счастливой доли.
— Но у нее есть любовь, — заметила Купер. — И она утверждает, что ничего другого ей не надо.
— Они оба — сильные люди, — согласился Диор. — Пусть устраивают свою жизнь так, как им нравится. А ты, по его словам, устроила ему допрос с пристрастием. Буквально пытала, честны ли его намерения.
— Полагаю, что влезла не в свое дело. Я просто хотела защитить Катрин.
— Он сказал, ты была весьма сурова.
— Я немало пострадала из-за безалаберности моего мужа.
Катрин стремительно набиралась сил и спустя две недели после этих событий объявила, что переезжает из Парижа в дом семьи Диор на «Лазурном Берегу, в городке Кальян, что неподалеку от Грасса. Там, среди залитых солнечным светом цветущих полей, она быстрее поправится и воспрянет духом. Эрве де Шарбоннери едет с ней, и они вместе будут строить новую жизнь.
Купер и Диор пришли проводить их на Лионский вокзал. Катрин на прощание крепко обняла Купер:
— Спасибо вам, моя дорогая. Приезжайте ко мне в гости.
— Приеду, — пообещала Купер. Все еще худенькая и слабая, Катрин больше не напоминала те жуткие мощи, которые несколько недель назад они встречали на Восточном вокзале. Ее глаза снова светились надеждой. Они с Эрве вошли в вагон, отыскали свое купе и высунулись из окна, чтобы попрощаться напоследок.
— Спасибо вам за все! — крикнула Катрин, когда поезд тронулся. Она махала из окна, пока не скрылась в облаках пара — так же, как и появилась.
Диор плакал, уткнувшись лицом в платок, пока они шли по платформе. Купер обняла его за плечи:
— Мы скоро снова с ней увидимся.
— Моя бедная маленькая Катрин, — всхлипывал Диор. — Я должен был лучше за ней присматривать.
— Ты все равно не смог бы ничего сделать. Каждый из нас идет по своему канату, натянутому над пропастью. Все, что мы можем, — помочь друг другу подняться после падения.
* * *
Пока они пробирались через многолюдный вокзал, Купер мельком увидела в толпе до боли знакомый профиль. Поначалу она не поверила своим глазам: «Амори?» Она застыла на месте как вкопанная и окликнула его, пытаясь перекричать шум:
— Амори!
Мужчина остановился, и на секунду ей показалось, что он не обернется. Потом он повернул голову, и она увидела фиалковые глаза своего бывшего мужа. Голова у Купер закружилась. Она оставила Диора и начала проталкиваться к Амори сквозь толпу пассажиров.
— Привет, Купер, — поздоровался он.
— Я не знала, что ты в Париже.
— Я тут проездом. — Он посмотрел поверх ее плеча. — А ты, я гляжу, все так же коротаешь время с этим, как его там…
— С Диором. Мы только что проводили его сестру. — Она пыталась восстановить дыхание. Встретить его здесь было все равно что получить удар под дых. Он сильно похудел с тех пор, как она видела его в последний раз. На нем была военная форма цвета хаки, на плече висела походная сумка, светлые волосы встрепаны. — У тебя есть время поговорить?
Он взглянул на часы:
— Да, у меня еще полчаса до отхода поезда. Можем выпить по бокалу вина.
Она все объяснила Диору, тот печально кивнул и поехал домой, чтобы в одиночестве приходить в себя. Они с Амори направились в «Голубой поезд» — обильно украшенный позолотой и настенной росписью станционный буфет. В переполненном зале им удалось отыскать свободный столик в углу. Амори заказал у замученного наплывом посетителей официанта сразу целую бутылку вина.
— Хорошо выглядишь, — вскользь бросил Амори, закуривая сигарету. Было заметно, что ему неинтересно ее рассматривать, его взгляд рассеянно скользил по залу. «Мне никогда не удавалось полностью завладеть его вниманием, — с горечью подумала Купер. — И уже не удастся».
— Ты тоже, — ответила она, но это в лучшем случае было полуправдой. Теперь, когда она присмотрелась к нему вблизи, стало очевидно, что Амори сильно исхудал, и, хотя это не нанесло сильного урона его красоте, вид у него был изможденный. Щеки глубоко вваливались, когда он затягивался сигаретой.
— Где ты был? — спросила она.
Он выдохнул дым:
— Я был в концлагере в Германии.
Купер вспомнились рассказы Катрин.
— Да, ты писал мне оттуда. Наверное, там было ужасно.
— На самом деле там было потрясающе. — Глаза Амори загорелись нездоровым огнем. — Я сейчас как раз еду обратно.
— Ты все еще собираешь материал для публикации?
— Я собираю его уже не одну неделю. За эту статью я точно получу Пулитцеровскую премию. — Им принесли вино, и он разлил его в пузатые бокалы. Купер прихлебывала вино маленькими глотками; Амори пил его, как воду, не отрываясь. — Это грандиозная история, бесконечная. Постоянно вскрываются все новые и новые подробности.
— Подробности чего?
— Всего. После того как мы расстались, я попросился на передовую. Мы были участниками и свидетелями тяжелейших боев. Люди гибли каждый день, наши потери были огромны. Офицеры выжимали из нас все соки. Мы пытались опередить русских на подступах к Берлину. Я был приписан к сто пятьдесят седьмому пехотному полку, когда мы освободили концлагерь. Он был огромным и расползался во все стороны. Вонь от того места чувствовалась за милю. — Амори снова наполнил свой бокал. — Трупы были навалены горами повсюду: в вагонах, в бараках, в газовых печах
