чужой, а колхозник бывший».
Но Лёвошник стоял на своем и уходить не собирался.
— Как это не мое? По суду верну. Баба ко мне перебиралась, колхозу на сохран оставила. Тогда у нас не ты, Крохалев в председателях ходил.
— Знаю, знаю, — нужно было как-то сладить с ним, и Руженцев не стал откладывать. — Пойдем в правление. Поглядим, что за гусь? Откуда залетел? Документы имеются?
— А как же?
— Откуда к нам?
— С Ковды.
— Один? Насовсем?
— Не бойся, председатель, не заживусь.
В правление они шли не спеша. Лёвошник — впереди, Руженцев — сзади.
— Бояться мне нечего, — вздохнул Руженцев. — Если документы в порядке — оставайся, живи.
— На Ковде у нас не хуже тутошнего.
— Подворье твое оценим, заплатим. Немного, конечно; с учетом износа.
— Не надо. Я могу и так отписать. Задаром! Помните мою доброту.
— Ну что ж. Мы отдельно тебе избу поставим.
Но на развилке Лёвошник вдруг отрешенно взмахнул руками и, не прощаясь, рванулся вниз, к магистрали. Руженцев бросился за ним, вовремя спохватился.
— Куда же ты? Стой! Сто-ой!
Собаки, угревшиеся возле изб, тревожно залились лаем. Проснувшись, загоготали гуси.
Налетев на Русёню с Тимшей, Лёвошник споткнулся, обронил кошель. Узнав его, Тимша помог старику подняться.
— От кого это ты, Денис Емельяныч? На-ка, надень…
— От собак, — хмуро огрызнулся тот.
— А кричали где?
Лёвошник оглянулся. Вурдалачьи его губы горели, как в жару.
— А-а, это ты, малой? Любовь крутишь?
— А ты, что тут? На роднинны места глядишь?
Руженцев торопился к ним. Не ответив, Лёвошник схватил кошель, метнулся во тьму.
Узнав Русёню с Тимшей, Руженцев с сожалением вздохнул.
— Эх, не задержали…
— А разве надо было? — ничего не понимая, спросила Русёня. — Кто это, Яков Никифорович?
— Хозяин чужому добру, — усмехаясь, пояснил тот и весело выругался. — Явился подарки дарить, а мы сами взяли!
И, не попрощавшись, пошел в коровник — предупредить сторожа, чтобы поглядывал зорче…
Утром стали съезжаться приглашенные. Первыми прибыли соседи, знавшие цену раннему времени и сразу же принявшиеся осматривать новый скотный двор. За ними явились углеградцы на отремонтированной в подарок трехтонке, а чуть погодя из горкомовского «газика» вылезли Суродеев и Буданский. Руженцев заторопился к правлению.
— Просим, просим, — растроганно поздоровался он со всеми. — Уважили нас, можно сказать, в такой праздник…
Суродеев сердечно обнял его.
— Поздравляю вас и всех колхозников, Яков Никифорович! «Россия» — передовой колхоз области. — Обычно скуповатый на похвалы, он явно не боялся перехвалить юбиляров.
Буданский весело вспомнил:
— Ну как? Разделались с халтурщиками?
— Разделались! Спасибо, шефы помогли, а то бы совсем в раззор ввели…
— Да-а, — укоризненно заметил Суродеев. — Такая трата мультимиллионерам и то непростительна!
— Нужда заставила баранки есть, Иван Сергеевич, — сокрушенно пожаловался Руженцев. — Своих плотников нет, так любым прихлебаям в ноги накланяешься.
Немного погодя приехавшие тоже пошли осматривать скотный двор. Срублен он был на славу. Сухой, звонкий лес пахнул разогретой на солнце смолкой; крыша силосной башни возвышалась, как богатырский шишак.
Двигатель-ветряк качал воду в автопоилки. Вагонетки подвесной дороги развозили корм по стойлам.
Суродеев поинтересовался:
— Какие же у вас показатели по надою?
— С планом справляемся, — прижмуривая кутузовское свое веко, не без удовлетворения, ответил Руженцев. — Даже излишки имеем, особенно во втором квартале.
— И куда сдаете?
— В Углеград, на рынок.
— А почему не государственным организациям?
— Иначе невыкрутка. Нечем будет с халтурщиками расплачиваться.
В правлении все было готово. Застланный кумачом стол президиума стоял в красном углу. Над ним виднелся, увитый зеленью, портрет Ленина, висели призывы, плакаты, диаграммы.
Руженцев пригласил всех занимать места. Ребятишкам строго-настрого заказали соваться в помещение, но они все равно ухитрились пробраться туда и вместе со всеми собравшимися ожидали начала.
Ненаглядов и Волощук пошли с шефами, Тимша остался возле крыльца. Тут было свое. Девчонки хвастались нарядами, пересмеивались, сорили подсолнечной лузгой. Парни угощали друг друга папиросами.
Отчет Руженцева шел своим чередом. Изредка доносилась чья-либо фамилия, раздавались хлопки. Девчонки задорно подталкивали друг дружку:
— Марьяшка, тебя отмечают!
— Не меня, а маманьку, — прыскала та. — Меня на следующий юбилей будут, когда колхозу полста стукнет.
Наконец Руженцев заговорил о шефах.
— Товарищи горняки, спасибо, помогли нам избавиться от халтурщиков, скотный двор достроили. Мы хотели премировать их за коммунистический труд, но они отказались. Вношу предложение: считать их почетными членами нашего колхоза.
Собравшиеся одобрительно зашумели, раздались дружные хлопки.
Погода разгулялась. Солнце уронило сквозь поредевшую завесу облаков золотые вёсла, будто гребло куда-то в теплые края, где не было ни дождей, ни туманов, а только чистое, синее небо.
Улучив минутку, Русёня шепнула Тимше:
— Пойдем пройдемся…
— Куда?
— Куда глаза глядят!
После Руженцева выступил Суродеев.
— Хозяйство у вас хорошее, но себестоимость продукции еще непростительно высока, — как всегда, негромко заговорил он. — Недавно приезжал на Кубань американский фермер Гарст, так он нашим колхозникам сказал: «Техники у вас много, а непроизводительных расходов еще больше. Они съедают ваши доходы!»
Не дослушав, Тимша бросился на дорожку, по которой они обычно гуляли, догнал Русёню.
— Не люблю я праздников, — тоскливо призналась она. — Ждешь от них многого, а кроме суетни ничего не получаешь.
— Не любишь, не празднуй, — отшутился Тимша.
Все-таки она была совсем еще дичок, не умела ни притворяться, ни терпеть — за это, наверно, он и любил ее. Самого его жизнь уже обкатала, как голыш на берегу.
— А по-моему, праздник — каждый день на земле, — Русёня сняла газовую косынку, взмахнув, пустила ее по ветру. — Солнце светит — праздник; трава зеленеет — праздник. Работается хорошо — тоже праздник! А больше ничего и не нужно…
— Дождь идет — чем не праздник? — в лад ей, смеясь, добавил Тимша. — Метель, мороз — тоже праздник. А выговор схлопотал или еще какую нахлобучку — праздник вдвойне!
— Тебе смешно, — обиделась она. — А я всерьез…
— И я всерьез. Что вечером делать будем? Может, пойдем в «Горняк»?
— Кино, председатель обещал, само к нам приедет.
— А что покажут?
— Кто говорит — «Алешкину любовь», а кто — про целину.
— Новей ничего не сообразили?
Поскушнев, Русёня вздохнула.
— Кому надо новей, пускай в Москву, на фестивали едет!
Когда они вернулись, возле правления были одни ребятишки, достукавшиеся, что их все же выставили. Валерка подбежал, сообщил сестре:
— Мамке вот такой отрезище премировали! Где ты была?
Тимша поднялся на крыльцо, прислушался.
— Мы, шефы, обещаем вам, товарищи колхозники, постоянно крепить дружбу и в подарок безвозмездно отремонтировали грузовую машину, — уверял Буданский.
Валерка нетерпеливо шмыгнул носом.
— После обеда нас на ней катать повезут!
Торжественная часть вскоре окончилась. Анфиса Матвевна, возбужденная, разгоревшаяся, выскочила из правления, прижимая к груди сверток с отрезом, и, найдя глазами Русёню, счастливо бросилась к ней:
— Теперь ты у меня с
