ванной комнаты и на сестринском посту. Естественно, свободу стёкол ограничивала намертво приваренная решётка.
Стоя около этой форточки, я смотрел на территорию «Божьего места» – всё на улице покрыл тонкий слой свежего снега. Я впервые заскучал по Воронежу.
И после той ночи, в которую меня, не спавшим, стоя у форточки почти вплотную, заметил тихо передвигающийся по стационару санитар, именно тот, жилистый. Мне, естественно, задали трёпку, после чего, следующим днём я был конвоирован на новое место.
Если честно, я даже не помню названия второго пункта моего путешествия по оздоровительным санаториям, но этот курорт был, мягко говоря, самым незапоминающимся.
Тот период жизни, который отнял у меня этот курорт – наверное, больше одного года, потому как после пары месяцев инъецирований во всевозможные места я перестал соображать вообще, не то чтобы запоминать себя. (сначала кололи в задницу, но вскоре мои ягодицы покрылись огромной площади синяками, и тогда уже медсестра садила меня на кресло в процедурном кабинете, снимала штаны и засаживала иглу в разные места бёдер. После того, как и ноги мои покрылись шишками, мне начали вводить более мелкие концентрации аминазина (я выяснил, что он преобладал у меня в рационе) в плечи. К тому времени, синяки на заднице уже рассасывались, и круг начинался по новой)
Попал я в более жестокое, тёмное и грязное место. Холодным утром меня поднял Рой, надел привычные уже пластмассовые стяжки, вывел по подземельям к приёмному отделению, где меня ждал наряд из двух безликих полицейских.
На тот момент я с усмешкой сказал себе, что диагностику прошёл успешно, и меня ждёт свобода. Но ошибался. Ещё как.
Меня посадили на будто замороженный пол ограждённого клеткой отсека транспортёра, переменив пластмассовые наручники железными. Ничего нового. Но благодаря тому, что мне ввела медсестра в момент моего пробуждения, эти неудобства не показались мне причиной не спать – я благополучно уснул, а когда проснулся, неизвестно сколько времени проведя бок-о-бок с холодной стеной моей «камеры», обнаружил, что обморозил себе щеку.
Проснулся я из-за бездорожья, что началось за десяток минут до моего приезда.
Абсолютно те же процедуры – передача санитарам вялого пациента. На их лица я уже не смотрел – мало того, я был настолько обессилен и расслаблен, что не смотрел ни на что, кроме собственных ног – не было мощи поднимать голову. Даже приоткрыть глаза у меня туго получалось.
Меня приволокли в свою камеру и бросили на кровать, громко стукнув дверью, которая ограничивала мне мир вокруг.
Как я уже и сказал, таблетирование было заменено инъекциями, и у меня не было ни желания, ни сил сопротивляться.
В камере моей компанию мне составляла лишь железная кровать с прохудившимся матрацем (благо постельное было чистое, да и меняли его раз в неделю) и холодный, приваренный намертво унитаз, который зачастую был моим другом, когда от того варева, или же от веществ, что мне вводили посредством иглы, меня выворачивало наружу. И дверь. Железная дверь.
Мои биологические часы окончательно сбились, и я уже не мог доверять своему желанию спать в плане отчёта времени – это желание могло прийти ко мне два-три раза за день, и мне было сложно считать по ним проведённое внутри этого «курорта» время.
Ни окон, ни вентиляции в моей камере не было, и в те редкие моменты, когда меня выдёргивала пара сильных молодых парней из своей палаты, я попадал в хорошо проветриваемый коридор, которому, на первый взгляд, что с одной, что с другой стороны не было конца. Выгоняли меня лишь для того, чтобы женщина-санитарка быстро пробежалась мокрой тряпкой по полу моего жилища, и я сильно получал за те пятна, что во сне извергал мой организм – «извините, я не успевал..» – говорил я им, но это не работало.
Повторюсь, ни окон, ничего другого, что могло мне рассказать о времени суток, в моей камере не было, и в тот момент, когда я просыпался, я не знал, в каком часу это произошло. По моим подсчётам, кормёжка была около трёх раз в сутки, но бдящие санитары забирали небрежно брошенную за мгновение у порога тарелку через час-два максимум, как поставили её, даже не сообщая спящему мне о том, что принесли мне «еду» – я и сам это понял, случайно проснувшись от скрипа повторно открывающейся двери, и успел мольбами остановить изверга, что наслаждался унижением меня ещё не один раз.
Таким образом, никаких ориентиров для отсчёта времени у меня не было. Я круглые сутки находился в камере, и дверь открывалась лишь для еды и двухразовой порции уколов в день. Может, конечно, инъекций было больше – мне могли ставить препарат и тогда, когда я сплю, но, тем не менее, я от этого не выигрывал”
– Это точный перевод? – первый вопрос, которым Томас побеспокоил уши лысой головы Марвина, когда тот вошёл.
– Да.
– Стоит ли читать до конца..
– Не понял, – Марвин покривил лицом, хоть и знал, что подобная провокация не имеет больших шансов разговорить Тома.
– Я остановился на «самом жестоком, тёмном и грязном месте». Он говорит о том, что происходило в Уитби, но потом оговаривается – мол, не помнит те три года, что провёл там, полностью.. Ладно, наверное, стоит закончить.
Том взглянул на тетрадь, обёрнутую в прозрачный полиэтилен, и вернулся к бумаге, несущую собой перевод материалов нового дела.
“Повторюсь, на тот момент я не знал, сколько продолжались мои мучения, но, ни с того, ни с сего, я начал замечать поправку. Да, Господи, с каждым днём (может быть, мнимым днём) мне становилось лучше.
С того самого времени ко мне всё реже и реже заходил медперсонал – для того, чтобы в очередной раз положить меня под капельницу – а мне было очень неприятно лежать на вязках. На протяжении нескольких недель (опять же, мнимых) я наблюдал за собой всё свободное время, я пытался (в голове, естественно) совершать поначалу лёгкие математические операции – я придумывал примеры уровня начальной школы, и с лихом решал их – когда мне это надоело, я не мог перейти к уравнениям, потому как придумывать их, и уж особенно удерживать решения в голове, тяжело, наверное, даже обычному, не подверженному моей участи человеку.
У меня в меньшей мере проявлялись судороги, которые за всё время моего пребывания замучали тебя – Карл, бывало, тебя просто растаскивало по разным сторонам, разрывало изнутри, причём всё это сопровождалось ещё и частыми рвотными позывами.
Я, наконец, мог полноценно шевелить пальцами, разворачивать кулак
