Что янки об Англии знают?Что всех Остин Рид обшивает:Рубашек нашьет,За доллары шлетИ всех, как родных, одевает.Родри в шестой раз перечитывает Вудхауса – то место, где Берти Вустер размышляет о своей былой любви к Синтии: «На редкость хорошенькая, веселая и привлекательная барышня, ничего не скажешь, но помешана на разных там идеалах. Может, я к ней несправедлив, но, по-моему, она считает, что мужчина должен делать карьеру и прочее».)[37]
Делать карьеру. Надо думать, я ее сделал. Но какое отдохновение для души – читать про человека, которому это не нужно и который не имеет ни малейшего намерения даже попробовать. Какое блаженство – читать об аристократах, чья главная забота – выращивать цветы, или там призовых свиней, или просто приятно проводить время. Что янки об Англии знают? А что канадцы знают об Англии? И если уж на то пошло – что знает о ней Пэлем Генри Вудхаус? Потому что он пишет не об Англии – его герои живут в сказочной стране, какой Англия никогда не была. Брокки говорит, о Вудхаусе кто-то сказал, что его книги – музыкальные комедии, только без музыки. Для меня их очарование именно в этом. И в магии языка. Бегство от настоящей жизни. А что в этом плохого? Разве я не хлебнул настоящей жизни полной ложкой? Или того, что называют настоящей жизнью (обычно подразумевая под этим что-нибудь гадкое). Я вкусил настоящей жизни, когда патер объявил, что мы эмигрируем в Канаду. (Музыка меняется на «Yn iach i ti, Cymru», «Прощание с Уэльсом».) Сначала поехали Ланс и я, «чтобы высмотреть землю»[38], как он выразился, но на самом деле, я думаю, чтобы мы не застали последней агонии, когда отец продавал лавку и мебель, чтобы рассчитаться с долгами – добродетельная душа, он уплатил все до последнего пенни, – запирал ставни и покидал любимые места. Но я держался за один весомый факт, а именно – что двенадцать пенсов составляют шиллинг, двадцать шиллингов – фунт, а если еще шиллинг прибавить, получится гинея. Где я этому научился? Может, чувство денег – врожденное? У патера его совсем не было. У дяди Дэвида тоже, определенно, хоть ему и хватило ума жениться на Мэри Эванс «Ангел», у нее-то деньги водились. У дедушки был нюх на деньги, но недостаточно, чтобы их удержать. Выступил поручителем за этого Томаса! Как он не распознал, что Люэллин Томас в лучшем случае ненадежен, а может, и вовсе жулик? Старый обманщик-ханжа! Религия для этих людей была вроде наркотика. Она им так застила глаза, что они могли в упор не видеть правды. То был великий день в моей жизни, когда я отверг религию. Да, отверг, но не внешние проявления – матер очень огорчилась бы, заподозрив, что я не предан методизму весь, от макушки до пяток. Может, это лицемерие? Без некой доли притворства жизнь невыносима. Все люди притворяются; но некоторые притворяются для Бога. Матер. Лучшая из женщин. В нашу последнюю встречу с Лансом, когда справляли его шестидесятипятилетие, он сказал: «Род, наша матер была самая лучшая, самая милая» – и зарыдал. И я тоже. Только ее молитвы спасли нашу шкуру в этой ужасной стране. (Музыкальное сопровождение сменяется на «Думай, как другим помочь».) Глупая песня, но матушка не была глупа. В тот ужасный первый год она перед каждым скудным ужином заставляла нас опуститься на колени и начинала молиться – патер не мог ей вторить, он слишком пал духом, чтобы молиться вслух, – чтобы Господь благословил нас в новой стране. И Он услышал. Не поспоришь. В тот вечер, в декабре, Ланс опоздал на ужин и на молитву и вдруг ворвался и перебил матер – и мы сразу поняли, как важна его новость. Он закричал: «Патер, в „Плугах и комбайнах“ на двери объявление, они ищут счетовода!» – и патер подскочил на полуслове и выбежал. А по возвращении сказал, что поймал мистера Ноулза, когда тот уже запирал дверь, и получил место. Ноулз велел ему снять объявление и явиться к восьми утра. Наверно, его впечатлили правильная речь и честный вид отца. То был великий вечер для нас. Матер не сказала открытым текстом, что Господь услышал нашу молитву, но мы и так знали. Даже я верил. С тех пор наша нужда кончилась. Патер проработал там, на заводе, до конца жизни. Конечно, эта работа была ниже его способностей, но это была работа, а он никогда не умел обращать свои способности в деньги. Обещание, данное матери в ее смертный час. Оно его в каком-то смысле погубило. Никогда не забуду, как Ланс ворвался в молитву матер с важной новостью. А мой успех – проявление Господней милости? Или удача? Или я обратил свои способности в деньги? Никто не знает, но я не сомневаюсь, что сказала бы матер… Капелька умного притворства могла бы спасти патера. Слишком добродетельный. Избыток добродетели может быть губителен… Ужасные первые дни на работе. Рабочие в типографии «Курьера» изводили меня нещадно. «Род, эта женщина в наморднике – правда твоя мать? А что с ней такое? Может, она кусается? Вы потому и уехали со Старой Родины – твоя мать кого-нибудь покусала?» Я не мог заговорить об этом дома. Не мог попросить мать не надевать на улицу эту чертову проволочную клетку. Она набивала туда какой-то ваты, пропитанной ментолом, – была уверена, что это спасает от канадской простуды и помогает от ее астмы. Ей даже в голову не пришло, что это странно выглядит. Насмехаться над матерью мальчика! Они были грубые люди. Меня это ранило в особо чувствительное место. Вторжение в самую глубину души. Мой дом… И патер. То объявление, что я для него напечатал в «Курьере»:
