Два коротких стука в дверь – и появляется врач. Очень высокий, очень худой – ножевое лезвие напряжения. Двигается стремительно, моет руки, вытирает их и разговаривает со мной, косточки на запястьях острые и торчат, как шпоры. Где шишка? Как давно? Болит? Поднимает мне правую руку, ощупывает. Дышит острым носом мне в плечо.
– Где оно? – Торопится. Люди ждут. Люди умирают.
Быстро нахожу пальцами.
– Вот.
Чувствую, как и он находит. Больно – от того, сколько я тискала этот бугор сама. Пальцы выщупывают быстрый круг и отстраняются.
– Это лимфоузел. – Он вновь у раковины, быстро и резко моет руки. – Обычного размера. На вас не очень-то много жира, вот и прощупывается легче.
– Но я на другом боку нащупать не могу.
Пожимает плечами. Достает из раздатчика два бумажных полотенца, катает в ладонях, выбрасывает.
– Выход слева. – Распахивает дверь и выскальзывает.
Мюриэл с Гарри ошарашены тем, как все быстро. Подаю им знак через комнату, проталкиваюсь в дверь. Потом еще в одну. По коридору, еще двери. Жду их снаружи на солнышке. Я и не знала, что сегодня солнечно. Все кажется теперь гораздо яснее, словно я надела очки. Над нами одно толстое квадратное облако, словно высеченное из мрамора. Мимо несется автомобильный поток.
– Ничего нету, – говорю я им. – Там все нормально.
– Что? – Мюриэл хохочет. Я поскуливаю. Гарри обнимает нас обеих, раскачивает из стороны в сторону.
– Ах ты паршивка, – говорит он. – Напугала меня до полусмерти.
Возвращаюсь домой, у меня на автоответчике Оскар и Сайлэс.
“Я теперь должен всякие фигуры из волос им на голове лепить, когда мою с шампунем, – говорит Оскар. – Это дополнительно сорок пять минут к купанию, а оно и без того было несусветно долгим. Когда увидимся?”
“Уверен, что все там нормально, и все же дай знать, ладно?” – говорит Сайлэс.
Перезваниваю Сайлэсу, налетаю на автоответчик.
– Там ничего. – Замолкаю, надеясь, что он снимет трубку, хотя знаю, что он на работе. – Все хорошо. – Вешаю трубку, звоню Калебу.
– О. О. Благодарим Господа. Благодарим Господа. – Изображает телепроповедника. – О чудо Плимутской пуританской пилигримской скалы!138
– Слава! – отзываюсь я, смеясь, но чувствую правду сказанного. Слава.
– Я еду. Решил, что в любом случае нужно перегнать мамину машину к тебе.
– Я думала, она нужна Эшли.
Эшли – дочка Фила.
– Эшли – засранка, пусть ебется как хочет. Это цитата из Фила. Я-то сам с ней лажу.
– Ты собираешься ехать через всю страну один?
– Нужно время на себя хорошего, мозги проветрить.
Непохоже на Калеба.
– Адам сказал, что пустит переночевать к себе в гостиную.
Он это уже провентилировал с Адамом?
– Ты правда едешь?
– Правда.
Через четыре дня он у меня на пороге.
Мы не виделись с похорон. Выглядит иначе, напряженно. Взвинченно, как мама сказала бы. От него несет “Читосами” и, может, “Фаньонсами”139.
Он тоже не считает, что я хорошо выгляжу.
– У тебя вид бешеного мыша.
– Я давным-давно не высыпаюсь.
– Ох милая. – Крепко обнимает меня. – Все хорошо. Все будет хорошо.
Гораздо легче рыдать, когда тебя обнимают.
– Тридцать лет назад сказали, что у тебя нервный срыв, и отправили в Маклин140. Помнишь миссис Уилок?
Миссис Уилок я не помню. Не хочу, чтобы происходящее со мной называли нервным срывом – клеили этот ярлык из моего детства, пугавший меня еще до того, как я поняла, что это означает.
Спрашивает о моей страховке. Напоминаю, что меня уволили, а он говорит, что у меня, вероятно, “Кобра”. Понятия не имею, о чем он. Говорит, наверное, у меня полное покрытие во всяком случае до конца текущего месяца, а затем я смогу платить, чтобы продлить ее. Говорю, что приемов у врачей с меня хватит на ближайшие лет десять, но он имеет в виду мозгоправа.
– Тебе, наверное, несколько визитов в год положено. Может, найдешь кого-нибудь, кто будет готов провести все эти встречи до конца месяца.
– Славного мозгоправа, желающего нарушить правила.
Приглашаю его принять душ с дороги, он заглядывает ко мне в ванную и говорит, что личной гигиеной займется в большом доме.
– Я привез тебе кое-что, – говорит он.
– Знаю-знаю.
В окно вижу мамину машину. Это не синий “мустанг” моего детства и не белый “кролик” подростковых лет. Это черный “форд”, в котором я сидела всего несколько раз. С облегчением понимаю, как мало у меня воспоминаний, связанных с мамой в этой машине.
Но Калеб лезет в сумку и вручает мне круглую жестянку из-под печенья.
– Ням-ням, пятидневной свежести печенье, – говорю. – Ты меня балуешь.
– Это не печенье.
Не открываю. Просто потряхиваю. Внутри что-то шуршит.
– Мы это уже проделали. С Джилом.
Этот его дружок поехал с нами на гору Кэмлбэк, на то самое место, где шестнадцатью годами раньше мама развеяла прах Хавьера, и мы вытряхнули на ветер серые комья песка – предположительно, тело моей матери. Меня бесило, что Джил с нами. Калеб позволил ему развеять горсть.
– Не Джил. Джайлз. Там была только половина, помнишь? Мы договорились, что остальное развеем над Атлантикой.
Не помню. Вообще помню мало что из тех дней после ее смерти.
– Может, сгоняли бы завтра на Подкову. – Она всегда возила нас на пляж Подкова. – Адам может взять отгул и поехать с нами.
Зыркаю на него.
– Это не то же самое, – говорит он. – Адам был с ней хорошо знаком. Он ей ужасно нравился.
– Мы можем просто вдвоем съездить?
– Кажется, он мне там нужен.
– Будь осторожен, Калеб.
– В этом я силен не всегда.
Рассказываю Калебу о выходных с детьми и о настроении Оскара, когда он вернулся из Прово, но и о том, что после он звонил мне по крайней мере раз в день.
– Пригласи его на ужин, и я его раскушу, – говорит Калеб. – У меня хорошее чутье.
