Правда заключалась в том, что пришло время взять на себя ответственность за собственные поступки.
Пришло время повзрослеть.
Пришло время искупить то, что она натворила во имя зависти.
Айви подняла голову и, внутренне содрогаясь от страха, деревянной походкой, на негнущихся ногах, но все-таки заставила себя переступить порог гостиной и предстать перед отцом.
Сидя в одиночестве у камина, старый герцог разглядывал в монокль лежавшую у него на коленях газету. Сначала ей даже показалось, что он не слышал, как она вошла в комнату, но тут отец заговорил.
— Итак, ты вернулась, — проронил он, не глядя на нее.
— Вернулась.
Айви украдкой бросила взгляд на оттоманку, но присесть на нее не решилась, хотя колени у нее подгибались от страха и усталости.
— И что же ты имеешь сказать в свое оправдание, девочка моя?
Отец наконец-таки поднял на нее взгляд, выпустив монокль, и тот повис, раскачиваясь на шнурке. Старый герцог смотрел на дочь, как ей показалось, целую вечность и молчал.
Нельзя сказать, что она не ожидала подобного вопроса. Откровенно говоря, за время недолгой поездки от ассамблеи «Олмакс» до Гросвенор-сквер Айви даже заготовила несколько кратких объяснений. Но холодность отца привела ее в замешательство и заготовленные ответы вылетели из головы. Если бы герцог кричал на нее, то столь же горячий и резкий ответ выглядел бы вполне оправданным. Но он молчал.
Никакое объяснение, даже если бы оно у Айви было, не сгладило бы унижения, которое наверняка испытал ее отец. Его дочь бросила джентльмена, который уже ждал ее возле оркестровой площадки, чтобы объявить о предстоящей помолвке, и бросилась в объятия другого, признаваясь ему в любви прямо посреди танцпола.
Какую бы причину она ни назвала, он не примет и не поймет ее.
Грант, по обыкновению, оказался прав. Сейчас ей могла помочь только честность и полная откровенность.
— Папа, мне нет прощения за поведение на людях сегодня вечером. Я не ищу оправдания и прошу лишь простить меня за те страдания, что я причинила тебе своим танцем. — Айви, не зная, куда девать руки, нервно сжала их за спиной. — Я люблю Доминика Шеридана, маркиза Каунтертона. Сегодня вечером он попросил меня выйти за него замуж, и я намерена ответить согласием, если он еще не передумал.
Старый герцог внезапно резко наклонился к ней.
Айви вздрогнула и отшатнулась.
— А как же Тинсдейл?
— Я никогда не любила его. Я имела на него виды только потому, что знала: ты примешь его. Кроме того, если бы я вышла замуж за респектабельного члена общества, ты позволил бы мне, своей своенравной и беспутной дочери, вернуться в лоно семьи. Судьба вновь повернулась бы ко мне лицом, и я стала бы состоятельной и уважаемой дамой, как и полагается представительнице клана Синклеров. — Айви опустила голову, чтобы отец не увидел румянца жгучего стыда, который залил ее щеки. — Я убедила других людей совершить ужасные поступки, принять участие в не совсем законных деяниях — и все это только для того, чтобы отбить лорда Тинсдейла у другой женщины.
Она подняла глаза и смело встретила взгляд отца.
Старый герцог выглядел потрясенным.
— Тебе… стыдно!
— Да. Пожалуй, впервые в жизни я стыжусь того, что натворила… и тех причин, которые позволили мне найти оправдание своему недостойному поведению.
Внешне отец остался невозмутим, и по его лицу невозможно было прочесть, о чем он думает.
— Я знаю, что после сегодняшнего вечера ты желал бы, чтобы я навсегда ушла из твоего дома. Я не стану противиться твоей воле. Мне будет очень больно, если ты более никогда не пожелаешь увидеться со мной, но и жить без Доминика я тоже не смогу. Сегодня вечером я поняла это совершенно точно.
Она подошла к отцу и поцеловала его в щеку, как будто прощаясь, а потом повернулась, чтобы уйти.
— Куда ты собралась, Айви?
Старый герцог оперся на трость и встал.
Она обернулась.
— К себе в спальню, чтобы собрать кое-что из вещей. Я уложу их в саквояж, найду Доминика и постараюсь исправить то, что натворила. Я люблю его, папа. Впервые в жизни я полюбила по-настоящему.
Айви повернулась и направилась к лестнице.
— Оставь в покое саквояж! — распорядился он.
На этот раз Айви не стала оборачиваться, чтобы взглянуть на герцога. Боль от унижения жгла ее как огнем. Отец выгонял ее из дому, не позволив взять с собой даже щетку для волос! Вместо лестницы девушка направилась к входной двери, на вешалке подле которой висела ее накидка.
У двери она остановилась и оглянулась, надеясь, что Грант еще не поднялся к себе и она сможет обнять его на прощание. К своему удивлению, за спиной она обнаружила отца.
Он сам снял ее накидку с вешалки.
— На улице прохладно. Надень это.
В глазах у него было странное выражение, когда он набросил накидку ей на плечи, и она растерялась, не зная, как истолковать его.
— Спасибо, папа.
— После того как поговоришь со своим молодым человеком, приведи его сюда.
— С-сюда? На Гросвенор-сквер? — запинаясь, пробормотала Айви, не веря своим ушам.
— Да. Если он намерен жениться на тебе, сначала я должен поговорить с ним.
И отец улыбнулся, чего не делал почти никогда. Айви решила, что мир перевернулся, и растерялась окончательно.
Она шагнула к отцу и крепко обняла его.
— Хорошо, папа.
Разжав объятия, Айви отодвинула засов и, выскочив наружу, захлопнула за собой дверь.
На тротуаре у городского экипажа Синклеров ее ждал Поплин. Он опустил для нее лесенку и распахнул дверцу.
— Лорд Грант решил, что вам может понадобиться карета, леди Айви.
Девушка широко улыбнулась.
— Она и в самом деле мне понадобится.
Резиденция Каунтертонов
Беркли-сквер
Когда экипаж Синклеров подъехал к городскому особняку Каунтертонов, Айви увидела, что в одном из окон малиновой гостиной горит одинокая свеча. Больше нигде света видно не было, и она решила, что если Доминик, то есть Ник, дома, то, значит, искать его следует именно там. Экипаж замедлил ход, и она постучала в переднюю стенку, а потом высунулась в открытое окошко и попросила возницу проехать чуть дальше и остановиться за углом.
Сырой прохладный ночной воздух заставил Айви зябко поежиться. Она плотнее запахнулась в накидку и осторожно поднялась по ступенькам к входной двери. Перегнувшись через чугунную кованую ограду, девушка заглянула в окно. Ник сидел к ней спиной. На столе перед ним стояла бутылка, рядом лежал сложенный листок бумаги. «Мое письмо», — догадалась Айви. Довершал живописный натюрморт пустой стакан.
