Переделкино.Переверткино.Переблядкино.Симфония имен!Слова Ошанина,Музыка Фрадкина.Вот здесь-тоВесь совокИ сочинен.Мы мирно ходимМимо,Не скандалим,Здесь жертвы есть,Но больше –Стукачи.И то ли дачиИм дают к медалям,То ли медали –К дачам,Как ключи.
Только вот откуда появляется у новых высокомерие – мне довелось испытать горькое разочарование в общении с сегодняшними поселенцами, узаконенными Литфондом. Никогда бы раньше не подумал, что заразятся (ввиду кем-то внушенной им их значительности, что ли?) и мои бывшие товарищи, тот же Миша Рощин, Володя Войнович. Не хотел имен собственных – вырвалось! Неужели микробы соцреализма так непреходяще и неистребимо заразительны?
Иногда Валентин Петрович встречался нам гуляющим по тем же улицам, вежливо отвечал на наши поклоны, исполненные поклонения. «Белеет парус одинокий» был скорее катаевским, а не лермонтовским. Мы были хорошо знакомы только с его книгами. И зная, что неподалеку творят и другие титаны этой литературы, например Федин или Леонов, я проходил спокойно мимо их дач, равно как и их творений. Да, все они были из самой-самой лауреатской обоймы управляющих литературными делами и органами нашей самой читающей в мире страны. Но – и только. Мы понимали разницу, мы смотрели не из настоящего, а из будущего.
Я стараюсь не бывать на похоронах. Впечатлителен. Не в силах поцеловать эту смертную полоску бумаги на лбу даже родных людей. Не провожал и Катаева, хоть и могу себе представить тяжелое и скорбное мероприятие, бесчувственные речи формально ответственных за похороны чиновников от литературы. И надписи на венках, и этот утвержденный в Агитпропе эпитет «замечательный» или «выдающийся». 11 шныряющих на заднем плане незаметных людей в незаметных костюмах, кому положено потом отчитаться «объективно». Обо всем и персонально – об интересующих органы субъектах.
В Доме литераторов почти всегда слева от входа с бывшей улицы Герцена стоял траурный треножник с извещением о смерти очередного нашего собрата. И сразу портилось настроение, и некуда было деться от мысли, что все мы смертны, что не за горами и наша очередь и что нас излишне много в Союзе писателей. Ведь это же по-настоящему – союз наследников гениев – от Пушкина до Толстого, до… Тут я и призадумался: ну, в поэзии были, ладно, и Маяковский, и Блок, и Ахматова, а в прозе… до кого?
Позвольте мне, не обращая внимания на чей-то вкус, удивить и вас – до Валентина Петровича Катаева, наследника великого из того ряда Ивана Бунина.
Я живал в переделкинском Доме творчества, в засиженных мухами коттеджах насупротив дач Катаева и Чуковского – мы ютились, и пишмашинки не умолкали все 24 дня, на которые рассчитана литфондовская путевка. И что-то осталось же в литературе и от нашего сидения за столом. Но лично я всегда ощущал себя безбилетником в поезде «Москва – Петушки», и Союз писателей навсегда внедрил в меня чувство не то чтобы ненужности, но – непричастности. Я был всего лишь строчкой в справочнике Союза на букву «Т»: Танич Михаил Исаевич, поэт. Ну, а в моем справочнике Союз писателей даже и строчки не имеет – буква «С», скорей всего, занята Солженицыным.
Как меня похоронят? Поставят ли траурное объявление о панихиде? Кто скажет обо мне синтетическое похвальное слово? Какая разница! Я не хожу на похороны. Не приду и на свои.
Я должен был умереть раньше, в свои 19-20 лет, на войне.
Эго была Прибалтика. Тяжелое по потерям наступление на Лиепаю. Декабрь 1944-го. Какому мудрецу начальнику артиллерии бригады вздумалось приказать мне выкатить противотанковую пушку впереди уже малочисленной пехоты (человек по сто в батальоне)?
Я потом видел свою пушечку в Севастополе, в музее под открытым небом, после войны. Погладил ее как мог нежно и записал в блокноте:
