Гертруда сильнее прижала куклу к груди, слушая мою сказку с широко распахнутыми глазами.
— Мы, обитатели Волшебного Леса, знали, что единственный путь, как можно было избежать верной смерти, так это притвориться обычными людьми, живущими в Королевстве под властью Тёмного колдуна, потому что тот не остановился бы, пока не уничтожил нас всех до одного. И вот мы сняли все свои одежды и короны, и оделись как они, и взяли их имена, и начали вести себя, как они, чтобы Тёмная армия не распознала бы нас среди них. И вот поэтому я и ношу их одежду, чтобы они думали, что я тоже принадлежу к Тёмной армии, что я одна из них, и чтобы никто никогда не догадался, что на самом деле я принцесса фей из Волшебного Леса.
Гертруда, всё ещё под впечатлением от моего рассказа, молчала какое-то время, а затем спросила:
— А можно убить Тёмного колдуна?
— Это очень трудно сделать. Он всегда окружён своей Тёмной армией, и его солдаты готовы умереть, защищая его.
— Но зачем они защищают его, если он злой?
— Потому что он наложил на них заклятие, и они не знают, что делают.
— А как можно снять это заклятие?
— Как и в любой другой сказке, — улыбнулась я. — Только настоящая любовь может победить тёмные чары.
Гертруда перевела взгляд на Генриха, который всё ещё объяснял Хансйоргу, как правильно стрелять из пустого пистолета по воображаемым целям, а затем снова глянула на меня. Какое-то время она хмурила свои бровки, явно что-то обдумывая, а затем вдруг изрекла:
— А папа тоже в Тёмной армии?
Я явно недооценила девочку и как быстро она могла разглядеть правду за моей сказочной историей. Тем не менее после секундного раздумья, я кивнула.
— И он тоже под заклятием колдуна? Поэтому он всегда такой злой?
— Он не злой, солнышко. Это всё колдун, он его таким сделал.
— Ну тогда…ты можешь поцеловать его и снять заклятие, чтобы он снова стал хорошим?
Я не сдержалась и крепко обняла малышку, прижимаясь губами к её тёмной головке.
— Я постараюсь, родная. Я постараюсь, обещаю тебе.
* * *
Я покинула уже знакомый банк в Цюрихе, но на этот раз в одиночестве; я долго упрашивала моего водителя возвратиться в Германию без меня, объясняя, что у меня в Цюрихе были родственники, которых я хотела навестить. Ему сильно не нравилась сея затея — оставить меня без присмотра — но он всё же согласился ехать домой с золотом один, когда я соврала, что обергруппенфюрер Кальтенбруннер дал на то своё согласие. Была пятница, на работу в РСХА мне нужно было только в понедельник, так что мой шеф никогда бы не заметил моего отсутствия в любом случае.
Цюрих был небольшим городом, поэтому я решила пешком дойти до дома моих родителей. Отсутствие флагов и баннеров со свастиками казалось мне весьма непривычным, и я поймала себя на том, что вспоминала, каким красивым был Берлин много лет назад без всех этих кроваво-красных полотен в каждом окне. Это было ещё одной причиной, почему я хотела остаться в Цюрихе хотя бы на день-два: подышать воздухом относительной свободы, погулять по улицам, не слыша слово «Гестапо» на каждом углу, не видеть униформы в каждом кафе и не быть вынужденной носить свою.
Чтобы устроить себе настоящий праздник, я решила купить кусочек шоколадного торта и чашку кофе. Кафе неподалёку выглядело идеальным для этого местом, тихим и уютным, и я устроилась за столиком на улице. Я наслаждалась тёплыми лучами заходящего солнца и своим тортом, когда вдруг какой-то незнакомец в тёмном костюме отодвинул стул и уселся рядом со мной, даже не потрудившись спросить моего разрешения. Только я открыла рот, чтобы объяснить наглецу, что я кое-кого ждала и что его присутствие было весьма нежелательным, как он сам обратился ко мне на английском:
— Миссис Фридманн?
Я инстинктивно отодвинулась от человека, которого видела впервые в жизни, и который знал моё настоящее имя, а не имя графини, какой я тут притворялась. Я нервно сглотнула, судорожно думая, как лучше было ему ответить, как он снова заговорил:
— Не нужно так нервничать, никто нас здесь не услышит. Мы никогда раньше не встречались, и вы меня не знаете, но я знаю вас, и мне необходимо поговорить с вами кое о чём крайне важном.
— Простите, я не говорю по-английски, — ответила я на немецком, на всякий случай.
Он наклонился ближе и взглянул на меня своими пронизывающими серыми глазами.
— Я работаю в той же контрразведывательной ячейке, что и вы, миссис Фридманн.
Мои мысли напоминали пчелиный улей, в который только что воткнули палку. «Он что, из гестапо? У них есть агенты, которые говорят на безупречном американском английском? Откуда он меня знает? Что мне ему ответить? Может, вообще ничего не отвечать? Где и на чём именно я прокололась или же это просто провокация?»
Словно прочитав мои мысли, он слегка усмехнулся.
— Если вы думаете, что я из вашего любимого четвёртого отдела, то задайте себе вопрос: зачем им посылать меня сюда вместо того, чтобы арестовать вас в Берлине?
С этим доводом трудно было не согласиться.
— Назовите ваше имя и звание в таком случае, — потребовала я на английском, всё ещё ожидая услышать визг тормозов и увидеть людей в кожаном, выпрыгивающих из автомобиля, чтобы меня арестовать. Тихий, почти пасторальный швейцарский пейзаж на улице, где мы сидели, остался непотревоженным.
— Настоящего имени и звания я вам назвать не могу, но можете звать меня Флоран.
— Это французское имя, — скептически заметила я, намекая на его сильный американский выговор.
— А ваше — итальянское, Джульетта.
Он знал моё кодовое имя. Тут я немного расслабилась, только сейчас заметив, что всё это время задерживала дыхание, и придвинулась ближе к американцу. На вид ему было лет тридцать или чуть за; он был гладко выбрит и носил почти незаметные очки в тонкой оправе. «Адвокаты так выглядят,» почему-то подумала я. «Те, что дерут денег в три шкуры, но никогда не проигрывают ни одного дела».
Он слегка отодвинул шляпу от лица и продолжил:
— Я знаю цель, с которой вы сюда приехали, миссис Фридманн, и мне нужно, чтобы вы мне кое-что рассказали: вы привезли сюда только британские фунты или американские доллары тоже?
— Только фунты. Им пока не удалось создать качественную подделку доллара.
— Вы знаете, сколько у них уйдёт времени, чтобы подделать нашу валюту?
Я покачала головой.
— Я всего лишь обычный курьер, Флоран. Простите.
Он буравил меня пристальными взглядом из-под сдвинутых бровей, и я невольно начала чувствовать себя всё более и более неуютно.
— Правда? Какие отношения связывают вас с шефом РСХА, обергруппенфюрером Кальтенбруннером?
— Я его секретарь, и только. — Я почувствовала, что покраснела, хотя и непонятно почему.
