Эрни снова забавно сдвинул бровки, явно переваривая сказанное, и я невольно пожалела, что он был ещё слишком мал, чтобы запомнить голос отца. Одному только богу было известно, сможет ли он хоть раз его увидеть. Но малышу было всего одиннадцать месяцев, и он никак не мог понять, что происходит вокруг, и почему мама всё время грустит, и почему просиживает ночи напролёт у какой-то непонятной коробки со спрятавшимися внутри невидимыми человечками. Но похоже я явно недооценила его умственные способности, когда он уверенно заявил «Папа», как только прокурор закончил говорить и Эрнст начал отвечать на поставленный вопрос.
— Ja, das ist Papa! — я с нескрываемой радостью бросилась целовать вмиг просиявшее личико моего умнички-сына, который так быстро усвоил, что человек, отвечавший по-немецки с характерным акцентом, был его отцом. Эрни в ответ на мою бурную радость наградил меня самой широчайшей из своих улыбок, прижался влажным ротиком к моей щеке и с очаровательным детским смехом выбежал из комнаты.
Всё это было для него просто ещё одной забавной игрой, со вздохом подумала я, но была хотя бы рада, что научила его различать голос Эрнста. Оставшись одна, я снова сосредоточила всё своё внимание на происходящем в зале суда.
— Вам было предъявлено обвинение в заключении в лагеря людей на почве их расовой и политической принадлежности. — Доктор Кауфманн прочистил горло, прежде чем снова обратиться к Эрнсту. — О каком количестве концентрационных лагерей вам стало известно по принятии вами поста главы РСХА?
— На момент моего назначения я знал о трёх самых больших лагерях. К концу войны во всём рейхе насчитывалось двенадцать, если я не ошибаюсь.
— Как, в таком случае, вы можете объяснить схему, что была вам представлена ранее, с обозначенными на ней красными точками, символизирующими наличие в этих пунктах концентрационных лагерей?
— Я боюсь, схема, которая была представлена ранее суду, не совсем верна. На ней красными точками должно быть были обозначены все фабрики, заводы по производству оружия и подобного рода постройки, на которых использовался труд заключённых, но которые никак не являлись лагерями сами по себе. Никаким другим образом я такое огромное количество красных точек объяснить не могу.
— Вы считаете отличными маленькие лагеря от больших, и если да, то почему?
— Разница в данном случае очевидна: в отличие от больших лагерей, заключённые, привлекавшиеся к работе на данных заводах и фабриках, работали рука об руку с немецкими рабочими, а также наёмными работниками из соседних стран. Разница между ними была только в том, что в конце рабочего дня немецкий рабочий шёл домой к семье, а заключённый возвращался в сооружённые специально для этой цели бараки.
— Вас обвиняют в основании концентрационного лагеря Маутхаузен, а также в том, что вы не раз его посещали. В подтверждение этого суду ранее был представлен аффидавит за подписью Зуттера, утверждавшего, что он лично видел вас в лагере Маутхаузен. Он также утверждает, что видел, как вы производили инспекцию газовых камер, и что специально для вас они были приведены в работу с пятью заключёнными внутри. Из этого обвинение выводит, что вам было доподлинно известно о назначении лагерей и нечеловеческих условиях, в которых содержались заключённые. Вы желаете подтвердить или опровергнуть данное заключение?
— И заключение, и сам аффидавит в корне неверны. Я не основывал никаких лагерей ни в Австрии, где я находился до сорок третьего года; ни в Германии после принятия моего поста. Все лагеря, основанные на территории рейха, как это уже было доказано суду, были установлены по личному приказу Гиммлера Освальду Полю. Это также относится и к Маутхаузену. Не только австрийские власти были исключены из принятия решения об основании лагеря Маутхаузен на территории страны, но и были весьма неприятно удивлены подобному решению. Во-первых, сама концепция концентрационных лагерей всегда была чужда австрийскому народу, а во-вторых, не было абсолютно никакой надобности в установлении подобных учреждений на нашей земле.
— Папа! — звонкий голосок Эрни отвлёк меня от слушания; мой улыбающийся сын держал в руках фотографию своего отца, которую он немедленно протянул мне.
— Эрни! Какой же ты умничка! Как ты достал её со стола?
— На, — ответил он вместо объяснения и начал старательно пытаться самостоятельно вскарабкаться мне на колени.
Я только помогла ему усесться поудобнее, как он снова протянул руки за фотографией и уложил её себе на колени, с сосредоточенным видом водя пальчиком по погонам Эрнста.
— Нравится папина форма?
— Ja, — с серьёзным видом ответил мой сын и перенёс палец к лицу Эрнста.
Обвинение тем временем пригласило нового свидетеля, Неубахера, для дачи показаний. Я впервые вздохнула с облегчением: я знала его из РСХА, и помнила, что их с Эрнстом связывали вполне тёплые, дружеские отношения.
— Известно ли вам об отношении подсудимого к принятию поста шефа РСХА? — доктор Кауфманн начал допрос.
— Доктор Кальтенбруннер признался мне, кажется, это было ближе к концу сорок третьего, что он не желал принимать этот пост, что он даже несколько раз отказывался от его принятия, но затем получил военный приказ, призывающий его в Берлин. Он добавил, что он просил разрешения у Гиммлера освободить его от должности сразу по окончании войны, и что Гиммлер согласился.
Не в силах сдерживать свои эмоции, я с радостью вознесла короткую молитву богу, благодаря его за то, что послал Неубахера в помощь Эрнсту. Его бывший подчинённый говорил именно то, что говорила бы я, вызови они меня на место свидетеля. Может, хоть свидетельство Неубахера поможет хоть как-то повернуть дело? Может, они приговорят Эрнста всего лишь к пожизненному заключению вместо смертной казни? Я быстро отогнала страшные мысли и принялась жадно ловить каждое слово.
— Вы делали для себя какие-либо замечания касательно того, как именно подсудимый относился к своим обязанностям шефа РСХА? — продолжил доктор Кауфманн.
— Я множество раз беседовал с доктором Кальтенбруннером во время моих многочисленных визитов в РСХА, и все они имели отношение исключительно к вопросам внешней разведки и политики.
— РСХА также включало в себя гестапо; вам об этом известно?
— Да, конечно.
— Согласно вашему мнению о характере подсудимого, можете ли вы сказать, что он имел все необходимые квалификации для исполнения обязанностей главы данной организации?
— Доктор Кальтенбруннер, насколько я его знаю, никогда не имел особо глубоких познаний в отношении полицейской работы, что до, что после принятия должности главы РСХА. К тому же, в сорок первом он не раз высказывал желание оставить пост главы полиции в Австрии.
— У вас есть какие-либо доказательства в пользу ваших слов?
— Я в то время занимал пост специального представителя по экономическим вопросам в Румынии. Доктор Кальтенбруннер объяснил мне, что он ничего не понимал в работе отданного под его контроль офиса, что он не имел ни малейшего желания разбираться в полицейской работе, и что всё это ему было попросту неинтересно. Его главный интерес и амбиции лежали в сфере внешней политики и разведки.
