Часть семнадцатая. Дружбу категорически прекращающая
Глава 17
Дружба до поры
Картошечка[i] была вкусная. С корочкой, ароматная, обжигающая и пачкающая пальцы золой. Именно такая, какую я люблю. Последнюю я отняла у Серого с боем, но есть уже не хотелось, поэтому я всё мяла её в руках. Друг не выдержал, наклонился и откусил кусок, чуть не отхватив мне пальцы. Я оскорблённо сгрызла оставшуюся половину и поплотнее запахнулась в одеяло — осенние вечера становились всё холоднее. Одеяло, как и картошку, заранее притащил Серый. Побег он хорошенько продумал, как только его турнула из дома Настасья Гавриловна. Вкусный ужин и тёплая одежда ждали припрятанными под колючими малиновыми кустами за огородами.
Я, конечно, повинилась, что холодный приём ждал Серого по моей глупости. Видимо, заботливая мама решила, что парень будет только мешать сватовству, да ещё и на драку с другими ребятами нарваться может. А он может, да. Я и сама его частенько поколотить собираюсь. Но поскольку добрых слов мой друг, как всем известно, не понимает, женщине пришлось перейти к более решительным мерам. Серый только рукой махнул и заявил, что, вообще-то и сам здорово её за утро достал и драку действительно пытался затеять, а топором она вообще не в него метила — в дровни кинула, просто он мимо пробегал.
Мы устроились у самой лесной опушки, на холме. Отсюда как на ладони были и сами Выселки и расходящиеся от них дороги: в одну сторону через Проходки к Пограничью, в другую к Малому Торжку. Тропка, бывшая когда-то дорогой до Ельников, совсем заросла и едва угадывалась, мы как раз на ней сидели. Вот и я так же сидела на распутье, не зная, что дальше делать — вернуться домой, повиниться? Понадеяться убедить маму, что дурное дело она затеяла? Она меня любит и наверняка поймёт. Вот только… Возраст и правда немалый, надо жизнь обустраивать. Не вечно же с Серым по лесам бегать. Но когда срок взрослеть пришёл, оказалось, что я понятия не имею, чего хочу. Быть может, правильнее дать кому-то решить за меня. Маме. Одному из присватавшихся женихов. Богам. Или слепой судьбе. Лишь бы не самой. Самой — страшно. Потому что тогда самой и ответ держать.
Вот сейчас бы в омут с головой, чтобы никто не заставлял взрослеть. Стану вечно юной русалкой и поселюсь в саженке вместе с болотником. Бегать босыми ногами по ручейку, несколько вёсен назад зазвеневшему от саженки к лесу. Через него меня сегодня романтично переносил Серый. Надо было видеть, как он прыгал по камням на мелководье, с упрямством пьяного великана путаясь в моей же юбке, но с рук не спускал: дескать, вода холодная, а мне ещё детей рожать.
В окнах домов потихоньку загорались огоньки. Сейчас самое время растопить печку, чтобы не мёрзнуть ночь, да сготовить что-нибудь вкусное, посидеть с кружкой сбитня, прощаясь с медленно гаснущим днём. Любава наверняка хозяйничает, заменив меня, непутёвую, у печи. А мама (и это доставляло несказанное удовольствие!) оправдывается перед несостоявшимися женихами, которых сама в дом и зазвала.
Из горьких дум меня вырвала наглая попытка Серого, до этого сосредоточенно разминавшего мою ступню, бросить сие благородное занятие. Меня такой расклад, ясно, не устроил, и я в меру своего дружелюбия пнула приятеля. Ошалевший Серый в долгу не остался и сноровисто свернул из меня голубец, используя одеяло вместо капустного листа. Я, конечно, убеждала его, что я мирная, любимая, добрая, хорошая и обижать меня ни в коем случае нельзя, но Серый не верил.
— Изверг!
— Скандалистка!
— Дурак!
— Змеюка!
— Свин!
— Как же я тебя люблю, Фроська.
— А-то! Я себя тоже люблю, — подтвердила я, — а ещё люблю мёд, вяленое мясо, белок…Они рыженькие такие, милые…
— И меня бесить, — подвёл итог Серый.
Я довольно закивала. Друг поплотнее обернул меня одеялом, притянул к себе и как-то слишком рьяно поцеловал.
Меня это не сильно удивило. На Купальскую ночь мало кто друг с дружкой не миловался. Серый, правда, всё больше девок пугал: они венок в воду с замиранием сердца бросают, гадают, принесёт ли год суженого, а тут страшное чудище из камышей ломится, «не бывать тебе замужем, пока в жертву колбасы не принесёшь!». Всех девок в округе мало не до умалишения довёл. Они, бедные, так и носились к саженке кто с мясом, кто со сластями. А Серый, бессовестная морда, брал. И чавкал. Меня тоже тогда перепугал — по полю гонялся, привязав на голову шишки навроде рогов. Деревенские бабки потом месяц сплетничали, мол, анчутки посев вытоптать хотели. Мы, естественно, слухи опровергать не спешили — чего старушек развлечения лишать? По-хорошему, спасибо сказать надобно за благое дело. За благодарностями, впрочем, мы тоже не спешили.
— Лучший способ заставить девку замолчать — это поцелуй, — заявил Серый, оторвавшись от моего лица.
Я задумчиво облизнулась:
— Мужиков, между прочим, ловят на том же!
— Ловят, — обрадовался Серый, — и ради такого я готов болтать без умолку!
— Да ты и так болтаешь без умолку.
— А что ещё мне остаётся делать? Ты же меня не целуешь!
Серый смущённо замолчал. Наверняка обдумывал новую пакость. А я думала о своём. С какими глазами завтра возвращаться домой: с виноватыми или обиженными? В нашей семье, как и в каждой, конечно, ссорились. Но сегодня что-то изменилось. Это была не шутливая перебранка, не обида из-за невыполотой редиски. Мама пыталась наладить мою жизнь, а я… А я явно сделала что-то не то, но никак не могла взять в толк, в какой момент ошиблась.
— Фрось, а замуж за меня пойдёшь? — огорошил Серый.
Подобных шуток парень раньше не затевал, и я не сразу сообразила, что подвоха в вопросе и не было. И поступила единственно возможным образом: упала на землю и притворилась мёртвой.
— Ну Фрось! Ты спишь что ли?
— Именно так. Спокойной ночи.
