Так что же есть в нас такого, чего нет у других животных и что объясняет наши выдающиеся когнитивные способности? Я утверждаю, что это – невероятно большое число нейронов в мозговой коре, и я говорю это, несмотря на то что мы получили их обычным для приматов путем, без нарушения биологических и эволюционных законов и правил[231]. Что мы делаем из того, чего не делают другие животные, но что позволило нам стать людьми? Забудем об обмане, рассуждениях, планировании, счете, использовании языка – другие животные тоже умеют это делать, по крайней мере в той или иной степени. Мы варим и жарим то, что мы едим, – это исключительно человеческий род деятельности, и именно он позволил нам перепрыгнуть через энергетический барьер, который до сих пор ограничивает эволюцию других видов и ведет нас по эволюционному пути, отличному от пути других живых существ. Как говорил Майкл Поллан в интервью журналу Smithsonian, «Клод Леви-Стросс, Брилла-Саварен считали кулинарное искусство метафорой человеческой культуры, но если Рэнгхэм прав, то оно не метафора, оно непременное предварительное условие»[232]. Так поблагодарим же наших предков вида Homo culinarius за наши многочисленные нейроны и воздадим должное готовке. Я теперь так и делаю.
12. …но много нейронов – это еще не все
Всякий раз, когда я рассказываю о фундаментальной роли кулинарии в эволюции человека, мне, как правило, непременно задают состоящий из двух частей вопрос: почему предки современных человекообразных обезьян не изобрели кулинарию? И разве не могло случиться так, что сначала появился большой мозг, и именно он позволил нашим предкам изобрести термическую обработку пищи?
Как мы уже видели в главе 11, с нашими предками-кулинарами произошло многое, что разделило их с предками шимпанзе и других человекообразных обезьян, и это, вероятно, произошло именно благодаря изобретению кулинарии. До того как была изобретена термическая обработка пищи на огне, наши предки, и только они, уже извлекали больше калорий из сырой еды благодаря более успешной охоте и собирательству (спасибо прямохождению на двух ногах и применению каменных оружий для разрубания и измельчения пищи). Точно так же нашим предкам, и только им одним, стало крайне необходимо обладать когнитивными способностями и возможностями для их применения в охоте и поддержании социальной организации среди мобильных двуногих существ.
Имея около 30 миллиардов нейронов, современные крупные человекообразные обезьяны, видимо, обладают именно тем их числом, каким обладали наши предки-гоминины около 4 миллионов лет назад, а мы знаем, что 30 миллиардов нейронов вполне достаточно для использования орудий, например палок и камней, а также огня. Но то, что австралопитеки, первые представители гоминин, ставшие на две ноги и начавшие пользоваться орудиями 4 миллиона лет назад, имели столько же нейронов, сколько имеют не способные готовить пищу современные шимпанзе и их предки, иллюстрирует один очень важный пункт. Иметь достаточно нейронов – это лишь необходимое условие сложного и гибкого поведения, например способности к обучению пользоваться огнем или другими орудиями для кулинарной обработки пищи. Но это отнюдь не достаточное условие для того, чтобы поведение стало более сложным и гибким, настолько сложным, чтобы позволить добавление новых нейронов, которые, в свою очередь, сделают поведение еще более сложным и гибким по закону положительной обратной связи, которая направляет восходящее развитие строения и увеличение размеров головного мозга.
Разница заключается в том, что обладание достаточным числом нейронов дает мозгу потенциальную возможность сложных форм познания, но превращение этих возможностей в реальные способности занимает целую жизнь, если не многие поколения, обучения, и в течение этого времени происходит развитие способностей, их передача потомкам и накопление. То же самое относится и к нашей современной, сложной и деловой жизни. Авторы тех научно-популярных сочинений, прославляющих человеческий мозг как чудо, забывают упомянуть, что все началось не с чуда, а с трехсотграммового образования, которое не было способно на многое, но зато содержало в себе обещание величия. Разница между возможностями и способностями становится особенно наглядной, когда мы смотрим на детей, воспитанных в изоляции или в условиях, ограничивающих обучение: их мозг застывает на стадии многообещающего сырого материала, который мог достичь многого, но не достиг. В менее экстремальных случаях, несмотря на то что все мы обладаем приблизительно одинаковым числом нейронов, те из нас, кто воспитывается в больших городах, получает образование и сталкивается с современной жизнью, начинают задумывать и строить небоскребы и конструировать компьютеры, писать книги о мироздании и даже о нашем мозге, в то время как другие, воспитанные в мелких общинах вдали от цивилизации, пользуются тем же мозгом для того, чтобы строить примитивные хижины, охотиться и накапливать знания о полезных растениях. Это недостаточно – иметь много нейронов: они наделяют наш мозг только возможностями, но не способностями.
Точно так же, судя по размерам мозга, мы, современные люди, вероятно, располагаем сейчас тем же числом нейронов, что и 200 тысяч лет назад, а значит, обладаем приблизительно такими же когнитивными возможностями. С другой стороны, наши когнитивные способности являются очень недавним приобретением и продолжают стремительно расти. Они зависят от наших когнитивных возможностей, так же как технологии зависят от доступных материалов, с которыми технологии могут работать. Точно так же как технологии порождают новые материалы, наши развивающиеся когнитивные способности изменяют способы, какими работает наш мозг, даже если к ним не добавляются новые нейроны: только подумайте, как обучение чтению изменяет способность к распознаванию образов и открывает перед нами новый мир возможностей и проблем. Наши растущие когнитивные способности развивают технологии, расширяющие совокупность доступных материалов, что, в свою очередь, позволяет развиваться еще более новым технологиям, которые предъявляют растущие требования к нашим умственным способностям. Это восходящая, самораскручивающаяся спираль, но все началось с достаточного числа нейронов в мозговой коре, в чем мы сейчас и убедимся.
