— Думаю, причина в порошке видений. Ходили слухи, что однажды его сын принял порошок. Не знаю, что там произошло, но, должно быть, это напугало Файка. Порошок казался ему опасным… бесконтрольным. Быстрое свидание с Богом без всякой санкции церкви… Раз ей удалось создать такой порошок, что еще она могла сделать?
— Не знаю, что происходит в голове этого человека.
— Незадолго до тех событий она вернулась из колледжа — двумя годами ранее отец отправил ее в Бат изучать медицину. Она всегда была жизнерадостным ребенком, много смеялась. Всегда было известно, о чем она думает. Потом… — Монгер опустил глаза. — Знаете, что самое скверное в этой истории? До разгона монастырей мировым судьей был сам аббат. Друг Кейт.
Я попытался заглянуть кузнецу в глаза, но их будто скрывали шоры.
— Вопреки своим чудесам, несмотря на атмосферу духовного мятежа, это несчастный город, — произнес кузнец. — Зачем вы здесь на самом деле, доктор Ди?
Глава 25
СДЕЛКА
Проводив Монгера через заднюю дверь, я постоял немного на краю двора. Остатки дня тонули в тяжелом узоре туч над звонницей церкви Святого Иоанна Крестителя. Небо было темнее обычного для этого часа: близилась буря. Вернувшись в трактир, я остановился во мраке заднего коридора, погруженный в мрачные думы.
Я размышлял о холодной жестокости Файка и ее жертвах. О докторе Мэтью Борроу и страданиях, с которыми ему приходилось жить, просыпаясь каждое утро с воспоминаниями о жене. О том, как стояла она в зале суда, отворачивая от него застывшее, бледное лицо.
Он никогда не увидит ее глаз. Никогда не увидит.
Страдания человека без веры. Никаких надежд на то, что их взгляды встретятся когда-нибудь снова на небесах. Но Борроу продолжал работать, сражаясь бессонными ночами за жизнь других людей, даже ценой собственного здоровья. Возможно, он вообще не задумывался над тем, что работа вгонит в могилу его самого.
Образ доктора, стоящего в дверях дома в переулке у церкви, не выходил из моей головы. Уязвимый, бледный человек во мраке крайней несправедливости: его дочери была уготована судьба ее матери — руками ее же убийцы.
В трактире «Джордж» теперь наступило молчание. Крестьяне поспешили вернуться домой до начала бури. Ковдрей, скорее всего, заперся с кухаркой на своей половине. И только одна Нел Борроу скиталась где-то далеко под грозовым небом.
Я поднялся по темной лестнице, на пару мгновений остановился перед дверью Дадли, прислушался и, ничего не услышав, вошел в его комнату.
Едва дверь закрылась за мной, я ощутил движение воздуха. В зеленоватом свете оконного переплета мелькнула рука, блеснув серебром длинного, тонкого клинка. Его острие застыло в футе от моего горла.
На короткий миг время для меня будто замерло в сверкающем ужасе. Пахнуло болезненным потом. Боевой клинок дрогнул, едва не коснувшись моей кожи на подбородке.
Затем шпага со звоном грохнулась на пол, и в кромешной темноте комнаты раздался глухой стук от падения тела на постель.
— Черт, Джон, мог бы и постучаться.
Я перевел дух.
— Думал, ты спишь.
Должно быть, он, даже с оружием в руке, испугался больше, чем я с острием клинка у груди. Телесная немощь была в новинку Роберту Дадли.
— Больше не могу спать. Дурные сны пожирают меня, как только я закрываю глаза. Голова как пушечное ядро.
— Ты что-нибудь ел?
— Немного бульона. Вкус — будто моча.
— Как горло?
— Лучше. Немного. Наверное. Не знаю. Ненавижу эту клетку, напоминает мне Тауэр. Ты не привел с собой свою докторшу?
— Нет. Она…
— Что?
— Неважно.
Конечно, сейчас это было важно. Важнее всего на свете.
— Надо зажечь свет, — сказал я.
У меня сводило желудок от голода — тайный разговор с кузнецом слишком затянулся. Подойдя на ощупь к окну, я отыскал там две свечи на подставках, спустился со свечами назад в зал, где мы сидели с Монгером, и зажег их от каминного огня. Вернувшись в комнату Дадли, поставил одну из них на окно, вторую — на столик возле постели.
— Я не глухой, Джон.
Он сидел прямо, прижавшись к высокой передней спинке кровати и подоткнув за спину сложенную вдвойне подушку. Шпага, убранная в ножны, лежала у него на коленях.
— Значит, ты слышал, что убийца объявлен в розыск.
— Приспешник Сатаны?
— Робби, этот человек видит ведьм и колдунов под каждым…
— И он заблуждается?
Ответить на это было непросто. Я присел с краю постели и вгляделся в белесые испарения свечного пламени. Рассказал о Кейт Борроу, о том, что произошло с ней. Дадли подался вперед — исхудалое, в пятнах лицо, растрепанная борода. Он выглядел теперь старше своих лет. Простой человек, лишенный всяких изысков, притворства и положения.
— Он считает, что твоя докторша ведьма? Дурная наследственность? Разве это не достаточное основание?
— По правде говоря, он повесил ее мать вообще без каких-либо оснований.
— Хочешь сказать, то, что сделали с Мартином Литгоу, не достаточное основание? Его убийство похоже на случайную драку, на ограбление? Что с тобой? Налицо все признаки ритуального жертвоприношения. Ты сам все тщательно осмотрел.
— Да, но…
— Кровавая жертва, Джон, — это сделка… цена, которую платит волшебник, заклиная демона.
— Только в теории.
Да, я знал эту теорию, изучив в подробностях ритуалы, описанные в «Ключе Соломона» и магических книгах папы Гонория. Все заклинания предполагали принесение в жертву петухов и прочих домашних животных. Люди верили в то, что сила пролитой крови способна вызвать… не совсем тех ангелов, общения с которыми так жаждал я.
О, Гластонбери… думал ли я, что отыщу тут ответы на мой самый сокровенный вопрос? Возможно. Тогда я об этом не знал. Все казалось слишком сложным, запутанным. Скрытым от глаз.
Однако Дадли, собравшись наконец с мыслями, не отступал.
— Разве кое-кто не счел бы принесение доброго человека в жертву дьяволу или демону разрушения в некогда святом месте… очень святом месте… действенным для того, чтобы навлечь смерть?
Едва ли я мог отрицать, что ритуальная жертва, принесенная в Гластонберийском аббатстве, вполне могла считаться подходящей для этой цели. Я вспомнил о маге Грегори Виздоме, лекаре, которого нанял лорд Невилл, чтобы совершить убийство с далекого расстояния. Это убийство стало, пожалуй, самым известным случаем последних времен. И подобные злоупотребления магией происходили повсюду вокруг нас. Я вспомнил, как оплавилась свеча на губах Мартина Литгоу. Было ли это только игрой моего воспаленного воображения, или свече намеренно придали форму дьявольского холма?
