— Чего ты боишься? — мягко спросила она.
— Селки, как море, плывут по течению. Вода — наша кровь, наш дом, наша жизнь, наша отрада. Тем не менее, если мы хотим выжить, кто-то должен остаться на берегу, чтобы думать и руководить.
— Кто-то должен быть взрослым, — пробормотала она.
— Прошу прощения?
Она покачала головой. Она восхищалась решением Конна взойти на трон, взять на себя роль своего отца. Разве она и Калеб, каждый по-своему, не пытались сделать то же самое? Но попытка частично стоила им детства.
А Конну это стоило части его самого.
— Ты думаешь, что если трансформируешься, то забудешь, кто ты есть? Что ты не вернешься, оставшись в море, как твой отец?
Лицо Конна было холодным, словно наступил февраль.
— Этого я и захочу. Да.
— Я в это не верю, — она наклонилась, как он до этого, и подняла с песка котиковую шкуру. — Ты вернешься.
— Ты не можешь этого знать, — ответил Конн сдавленным голосом.
— «Доверяй мне», — ты сказал это, помнишь? — она мягко процитировала его же слова. — «Доверяй себе». И безумнее всего то, что я так и сделала. Я доверяю тебе.
Вопреки всем ее ожиданиям и жизненному опыту, она верила, что он не бросит ее.
Она протянула ему тяжелую шкуру.
— Я знаю это так же, как я знаю тебя. Мы связаны. На веки вечные, как ты и говорил.
Ботинки Люси были мокрыми и натирали лодыжки, пока она поднималась по дороге к башне. Впереди вприпрыжку бежал Мэдэдх.
Конн настоял, чтобы она вернулась с собакой в замок. Впрочем, когда Люси достигла гребня горы, она повернулась, чтобы в последний раз увидеть пляж.
Ее возлюбленный стоял у кромки воды, словно статуя мужской красоте, отлитая в мерцающей бронзе. Заходящее солнце блестело на крепком изгибе его плеч, на длинных мускулистых ногах, и пылало ярким пламенем на медальоне, висящем на шее. На его ноги набежала морская пена.
Люси перевела дыхание, прижала к груди его рубашку.
С изяществом матадора он подкинул шкуру в воздух, где ее подхватило порывом ветра. С тем же порывом волосы Люси метнулись ей в глаза. Она торопливо убрала с лица раздуваемые пряди.
Конн исчез.
На его месте, на пляже, чернела фигура огромного самца морского котика.
Она закусила губу, чтобы удержаться от крика ужаса, потери, удивления, протеста.
Оно было очень крупным. Он — Конн — был, по крайней мере, вдвое больше, чем в своем человеческом теле.
Оно — он — громоздилось на скале, неловкое, неуклюжее, и сильное. Вода устремилась ему на встречу.
Первая волна омыла его бока. Следующая — накрыла с головой. Волна прибоя опрокинулась, разбиваясь о скалы с инерцией и силой своего движения, и вот он уже вдали, за волнами, в воде, неожиданно изящный, наконец, свободный.
От красоты этого создания у нее перехватило дыхание. В груди защемило от тоски.
Она и прежде видела морских котиков.
В Мэне.
На расстоянии.
Она достаточно редко наблюдала гладкие, темные головы, появляющиеся в сверкающем море, представляющиеся чем-то волшебным. Их глаза были большими, круглыми, светящимися разумом, достаточно человечными, чтобы вдохновлять на легенды или возбуждать душевные порывы в одиноких моряках.
Или Люси так думала.
Она никогда не представляла себе ничего или никого подобного Конну.
Он поднимался на волнах и нырял, плавучая энергия и текучее ликование, уплывая от нее, направляясь в открытый океан.
Мы плывем по течению, как море.
Ее лицо было мокрым. Она попробовала губы на соль. Брызги или слезы?
Он вернется, отчаянно говорила она себе. Они были связаны. Навсегда.
Она еще долго так стояла, глядя в море с переполненным тоской сердцем.
ГЛАВА 17
Когда Люси проснулась, кровать со стороны Конна была пуста, холодная подушка не смята.
Она перевернулась на живот, борясь с одеялами и своими опасениями. На что она надеялась? Конн не был каким-нибудь измотанным руководителем, отправившимся на пробежку после работы. Он не был ее отцом, ковыляющим домой после закрытия баров.
Конн был селки. Он был…
Скрип. Глухой стук от удара. Шуршание, доносящееся из платяного шкафа.
Ее сердце забилось быстрее, с любовью и облегчением. Он был здесь.
Она приподнялась, опираясь на локоть, и убрала назад волосы с лица. Конн стоял перед шкафом. Перед глазами Люси промелькнула часть его спины, прежде чем ее скрыла рубашка, надетая через голову. Его котиковая шкура лежала перед очагом словно коврик, богатый темный мех блестел в свете последних красных угольков затухающего огня. У нее перехватило дыхание.
Конн повернулся.
— Я разбудил тебя. Хорошо.
— Ты дома, — голос Люси, еще хриплый после сна, звучал как приглашение.
— Да, — он энергично шагнул к кровати, строгое лицо смягчилось и расцвело, в серебристых глазах пляшут чертики. — Я принес тебе подарок.
Люси моргнула. Она едва узнавала его в этом настроении, игривого и воодушевленного. Его кипучая утренняя энергия вызвала у нее желание снова зарыться под одеяла.
И утащить его с собой.
— Я так хочу его увидеть, — сказала Люси. — Отдай его мне.
Конн усмехнулся как… хорошо, не как маленький мальчик. Ни у одного маленького мальчика рот не изгибался в такой плутоватой, хитрой улыбке. Но он выглядел удивительно довольным собой и ею. Он откинул покровы.
— Во внутреннем дворе.
— Эй! — Люси схватила одеяла, смеясь и дрожа от холода. — Я тут совсем голая.
— Я заметил, — блеск в его глазах приобрел явно выраженный подтекст. Она снова задрожала, на этот раз от удовольствия. — Очень мило. Пошли.
Люси с глупым видом смотрела на Конна. Она и прежде получала подарки. И Кэл их ей дарил. А в Сочельник, после того, как закроется бар, их семья соберется перед телевизором и развернет свои подарки, сделанные друг для друга: шар для боулинга, настольная игра, пара перчаток. Но она никогда не испытывала чего-то подобного раннему утреннему пробуждению рождественским утром, не сбегала вниз наперегонки.
Сердце трепетало от непривычного волнения. Люси натянула свою одежду и последовала за Конном, вниз, по спиральной лестнице башни.
— Это ведь не пони, так? — пошутила она.
Он так поспешно остановился у основания лестницы, что она практически налетела на его широкие плечи.
Он повернулся.
