Мое сердце громко стучало. Я не мог поверить, что говорю это.
Но внешне я был теперь хладнокровен, как Ричард Гир, и даже хладнокровнее.
Учтив, как сказочный принц.
Улыбнувшись, Элизабет сказала:
– Возможно, когда-нибудь мы и подержимся за руки за Филадельфийским музеем искусств, но явно не сегодня – мы ведь в Оттаве. И даже если это в самом деле произойдет, то, наверное, нескоро, потому что мне нужно решить много проблем. Всем нам троим, несомненно, нужна помощь, и, я думаю, нам следует получить ее, когда вернемся в Филадельфию. Ты согласен?
– Я понимаю, – ответил я – и действительно понимал. – Нам нужна помощь. И мы ее обязательно получим.
Так мы просидели несколько часов, давая Максу возможность насладиться обществом обитателей Кошачьего парламента.
Мы замерзли, но не подгоняли Макса, потому что не были уверены, что он или кто-либо из нас попадет когда-нибудь еще в столицу Канады и тем более в Кошачий парламент. Да если бы мы и попали сюда снова, то это было бы, несомненно, совсем не то. Обстоятельства были бы совсем иными. Сложилось бы совсем другое уравнение из абсолютно непохожих переменных величин, и ничего нельзя было бы с этим поделать, потому что жизнь всегда течет и меняется, и как бы нам ни хотелось, мы никогда, ни за что не могли бы повторить этот момент, даже если бы мы специально постарались воспроизвести его, например оделись бы точно так же. Наши попытки неминуемо потерпели бы провал, потому что победить время нельзя, можно только по возможности насладиться тем или иным моментом, выхватывая его из бесконечного потока.
Большой черный кот начал тереться о ноги Макса, описывая восьмерки. Когда Макс наклонился к нему, кот поднял голову к руке Макса и тот почесал его за ушами. Кот блаженно зажмурил глаза. Макс сделал то же самое. Казалось, они молча беседуют друг с другом. Очевидно, это была кошачья телепатия в действии.
– Вы видели это, блин? – крикнул нам Макс, когда кот отправился по своим делам. – Он выбрал меня, блин, чтобы пообщаться! Какого хрена, алё?
Макс был в таком восторге, что мы с Элизабет улыбнулись.
Хотя по большому счету нам было не до улыбок. Денег не было, «настоящей» работы у нас не было тоже, как и какого-либо представления о том, что мы будем делать по возвращении в Филадельфию, или хотя бы о том, кто оплачивает счета, которые прибывают в мамин дом со штампом «оплачено». И, честно говоря, каждый из нас троих представлял собой клубок спутанных трагических эмоций.
Каким бы странным это ни показалось, но наблюдать холодным зимним утром в Оттаве за взрослым человеком в компании с бездомным котом и видеть, что этот человек в полном смысле слова живет этим моментом и наслаждается им, было достаточно для того, чтобы оправдать этот момент и это место.
Достаточно, чтобы почувствовать, что это хорошо.
И уж тем более для того, чтобы улыбнуться.
Наверное, это все, чем я хотел поделиться с Вами, Ричард Гир, хотя история на этом не заканчивается и можно было бы рассказать о том, как мы доставили тело отца Макнами в Штаты и как его родные даже не хотели говорить со мной на похоронах, хотя мы никому не раскрывали секрет, что он был моим биологическим отцом; о том, как какой-то высокий человек в дорогом костюме подошел ко мне, крепко пожал мне руку и, держа меня за плечи и глядя в глаза, сказал: «Дикки[19] очень гордился тобой», а когда я ничего не ответил, он добавил: «Понимаешь, мы с ним выросли вместе. Были лучшими друзьями в школе от первого до последнего класса. А там, откуда я родом, не принято бросать друзей. Так что не тревожься ни о чем – но это между нами. Договорились?» Он подмигнул мне, и я подмигнул ему обоими глазами, обещая не говорить об этом никому, даже Максу и Элизабет. Отец Хэчетт познакомил нас троих с женщиной-психотерапевтом, которая будет за символическую плату консультировать каждого из нас по-отдельности и группой (она называет ее «семейной»). Элизабет посещает вместе со мной субботние мессы, хотя пока еще не признает себя верующей. Венди обратилась за финансовой помощью в университет Темпл, чтобы раз и навсегда покончить с зависимостью от Адама; явилась туда в темных очках, разрыдалась, и консультант по финансовым вопросам, красивый мужчина по имени Франклин, принялся утешать ее, пригласил в ресторан пообедать, предоставил ей фантастическую финансовую помощь в виде ссуды и в итоге отбил ее у Адама. Я знаю это все, потому что Венди посещает теперь вместе с Франклином субботние мессы, после которых мы иногда заходим вчетвером в пиццерию, где я с удовольствием разглядываю Венди, избавившуюся от синяков и шрамов. Я работаю в центре города в закусочной «Вендиз» (опять синхронистичность?), и меня уже повысили и сделали менеджером; Элизабет взяли на полставки в Филадельфийскую публичную библиотеку, и даже Макс получил повышение в своем «долбаном кинотеатре», так что мы теперь в состоянии оплачивать счета без помощи моего нового высокорослого и хорошо одетого друга из Канады, который звонит мне время от времени и говорит: «Дикки смотрит на тебя с небес и улыбается». Его звонки всегда вдохновляют меня, я чувствую себя взрослым самостоятельным человеком, которым его отец может гордиться.
Как Вы знаете, Ричард Гир, между первыми моими письмами и последними был довольно продолжительный перерыв. Простите, что я бросил писать Вам так неожиданно, но дело в том, что я немного ошарашен всем случившимся за такое короткое время. Честно говоря, у меня возникает теперь какое-то странное ощущение, когда я пишу Вам, как будто это несколько безумное занятие. А может быть, это просто напоминает мне о том времени, когда у меня в черепе бурлила какая-то безумная каша. Боюсь, как бы это состояние не вернулось, если я не буду соблюдать осторожность и следить за собой.
Нашего нового психотерапевта зовут доктор Хэнсон. Это миниатюрная леди, собирающая волосы в узел, как у балерины, в который она втыкает письменные принадлежности. Она посоветовала мне рассказать Вам свою историю до конца – хотя бы для того, чтобы попрощаться с Вами и тем самым завершить период моей жизни, проходивший под знаком Ричарда Гира.
– Замкните этот виток своей жизни, – сказала она. – Очень важно поставить в подсознании точку.
Кроме того, она сказала, что я должен признаться Вам – и тем самым своему бессознательному – в том, что в своих письмах я придерживался правды не на все сто процентов, а иногда присочинял, чтобы сделать рассказ интереснее. Доктор Хэнсон объясняет это тем, что мне казалось, будто я недостаточно интересная персона для переписки с таким знаменитым и выдающимся человеком, как Вы, Ричард Гир. Но хотя, строго говоря, это все верно, я хочу, чтобы Вы знали, что все написанное мной Вам было правдой на все сто процентов, если говорить метафорически.
В некотором отношении я был даже более правдив с Вами, чем со всеми остальными, кого я знал в жизни, включая маму, и Вы, надеюсь, можете гордиться этим.
Теперь я стараюсь меньше прятаться за своими метафорами.
