Мфумо, который был в полузабытьи, очнулся и с трудом сказал:
— Дайте взглянуть. Вот здорово.
Его носилки подняли и держали на плечах, пока вдалеке с какой-то обнадеживающей уверенностью проплывал и потом медленно скрылся за поворотом реки белый корпус парохода. За ним следили с уважительным вниманием, словно это был многообещающий символ возвращенного мира и спокойствия, хотя каждый знал, что до этого еще далеко.
Потом Мфумо уронил голову на подушку и закрыл глаза. Мвуби посмотрел на врача с беспокойной настороженностью. Но врач успокаивающе кивнул, блеснув стеклами очков.
— Я дал ему укол обезболивающего препарата со снотворным эффектом.
Через минуту автобус пустился в путь. А в той стороне, где была река, все еще висел темноватый шлейф пароходного дыма. Потом донесся гудок, низкий и скрытно-тревожный. И это было понятно, так как звучать успокаивающе он не мог и раньше, а в такие тревожные времена, как сейчас, и подавно.
9
Очередной рейс «Лоалы» начался вполне буднично, и в этой будничности могло крыться даже нечто жизнеутверждающее. Он вносил успокоительную ноту в общую картину возврата к мирному существованию. Разумеется, кажущегося возврата. Ведь кое-где, ближе к городским окраинам, еще раздавались время от времени отдельные выстрелы. А на палубе «Лоалы» у носового трюма разместился взвод солдат с пулеметом. Их командир, молодой лейтенант с лицом, украшенным ритуальными шрамами на лбу и на щеках, стоял сейчас с биноклем на левом крыле мостика, как бы оспаривая этим единоначалие Комлева, который после незаметного исчезновения Муго теперь неофициально считался капитаном. Муго же, видимо решил, что пришло его время тихо самоустраниться как капитану и вообще ему лучше теперь находиться в столице, где укреплялась новая власть и где ему надо было искать среди тех, кто в нее уже вошел, своих знакомых, добиваясь их покровительства. Ведь известно, что когда идешь по малознакомой дороге, важно не пропустить нужный поворот. Отсутствие Муго на судне было давно всеми замечено, но никак не комментировалось на мостике. Видимо, сам этот факт не считался стоящим внимания.
Гребные колеса «Лоалы» с деловитой неспешностью молотили мутные воды Мфолонго. Комлев счел, что уже может покинуть мостик, куда он поднялся только для того, чтобы проследить за отходом судна от причальной стенки и это была уже капитанская обязанность.
Оливейра стоял рядом, поглядывая на него со скрытой выжидательностью и сдержанным нетерпением, но молчал. Он считал, что в дальнейшем наблюдении за своими действиями со стороны исполняющего обязанности капитана нет никакой необходимости. Оливейра уже входил в роль старшего помощника. Нкими же соответственно повышался до второго помощника, но насупленная непроницаемость его темного лица говорила о том, что большой радости он почему-то не испытывает. Он и на мостике появился ненадолго и потом молча исчез, не дожидаясь никаких начальственных предписаний. Нкими решал теперь для себя очень важный вопрос и просто не имел права на ошибку. Он помнил с детства то, что говорилось теми, кто отправлялся в лес на охоту. «Огляди хорошо тропу, — говорили они, — прежде чем ступить на нее ногой». А то, что он услышал случайно этим утром, лишило его покоя не только на этот день, но и на все последующие дни этого рейса.
Комлев оглядел безмятежную на вид гладь реки, прежде чем спуститься с мостика. Рулевой неподвижно и молча стоял за штурвалом и явно не нуждался ни в каких командах. На мостике сейчас была вахта Оливейры. Потом его сменит Нкими, а Комлев возьмет на себя ночную вахту.
— Ну, я пойду, — оказал он Оливейре с деловитым, но доброжелательным спокойствием. — После такой ночи все мы заслуживаем небольшой отдых.
— Без всякого сомнения, — с готовностью согласился Оливейра, который сознавал, что прошедшую ночь он все-таки провел в своей каюте, а не на мостике, как Комлев.
Рулевому Ньоси снился странный и тревожный сон, когда он ненадолго и не раздеваясь уснул после того, как «Лоала» подошла утром к причалу. Он даже вспомнил поговорку: «Если не спишь, то и не видишь снов». Ньоси даже захотелось задуматься над ее смыслом. Говорят еще и по-другому: «Чтобы увидеть сон, надо сначала уснуть». Когда человек спит, он никак не участвует в протекающей, как река, мимо него жизни, но зато во сне он может быть приобщен к некоему откровению, которого был лишен, бодрствуя. Он слышал от людей, что на берегу, где бывают бегемоты, не найдешь ни лодок, ни весел. Но в его деревне жили как раз те, кто принадлежал к роду, покровителем которого являлся бегемот, так же как у другого рода это мог быть крокодил или еще кто-то. Поэтому перевернуть лодку на воде речной зверь, который был для них священным животным, мог только у чужака, скажем, у гостя в деревне или у женатого на местной женщине. По сюжету увиденного Ньоси сна ему удалось все же выбраться на берег после того, как он оказался в воде рядом с перевернутым челноком и избежал встречи с крокодилом, но проснулся он в смутной и непонятной тревоге.
Все рулевые на пароходе, как известно, составляли весьма замкнутую касту, так как знали себе цену. Ньоси сразу же оповестил о своем сне двух других, и после его рассказа они многозначительно переглянулись и старший рулевой сказал с тревожной озабоченностью:
— Все знают, что паук ходит только по своей паутине, а по чужой нет. Давайте обсудим все трое то, что мы уже знаем, и решим, что нам нужно делать. Но потом будем об этом молчать.
— Правильно. В закрытый рот муха никогда не попадет, — добавил находчивый рулевой Лугья.
Разговор этот происходил в маленькой каюте старшего рулевого, которая была на верхней палубе, и у открытого окна, полузадернутого занавеской, случайно остановился Нкими. Он как раз обходил судно сначала с правого борта, не надеясь на боцмана и следя за тем, чтобы все швартовые тросы были намотаны на вьюшки, а потом продолжил свой путь по левому. То, что он услышал, невидимый теми, кто был в каюте, только больше укрепило созревавшее в нем решение. Нкими вспомнил слова одного мудрого старца у себя на родине: «Острота ножа — от точильного камня, а долгая жизнь человека часто зависит от его ушей». А из только что подслушанного он узнал о предсказании старого Мулуганьи, который подметал причал утром и вечером, но умел еще гадать на костях, раковинах каури и толковал сны за умеренную плату. Он сказал этим утром одному из рулевых о том, что поет каждая птица, кроме грифа и вороны, но только чернохвостая нтуи предвещает своим пением беду, и он якобы слышал ее пение перед восходом солнца, когда прекратились выстрелы и воцарилась относительная тишина. Далее Мулуганья дал ясно понять, что к этому причалу «Лоала» больше никогда не подойдет, а о ее дальнейшей судьбе он ничего не знает и поэтому говорить больше не будет.
Нкими был суеверен и верил в приметы и предсказания. Он не стал больше слушать, боясь быть кем-нибудь замеченным, и сразу же ушел к себе, чтобы обдумать все и принять окончательное решение. А рулевые еще какое-то время обсуждали свои будущие действия.
— Будем в своем мнении едины, как зубы во рту, — сказал хозяин каюты, — и пусть наши рты будут запечатаны на все время пути. Зачем зря тревожить людей? И разве все пророчества этого Мулуганьи сбывались?
