Повесть временных лет. Т. I. М.-Л., 1950. С. 25, 35, 39, 52, 56, 400–401.
Новгородская первая летопись.
В лето 6497 (988).
И пришел к Новгороду архиепископ Аким Корсунянин, и требища разрушил, и Перуна изрубил, и повелел тащить в Валхов. И повернув, веревками тащили его по грязи, ударяя жезлами. И велел никому и нигде не принимать [идола]. И шел пидьблянин[56] рано на реку, чтобы горшки везти в город. Тут Перун приплыл к берегу, и оттолкнул [он] его шестом: «Ты, — сказал, — Перунище, досыта пил и ел, а ныне поплыви прочь».
Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов. М.-Л., 1950. С. 159–160.
Новгородская четвертая летопись.
В лето 6497 (988). И в то время вошел бес в Перуна и начал кричать: «О горе! Ох мне! Достался немилостивым этим рукам!» и бросили его в Волхов. Он же поплыл мимо Великого моста, бросил палицу свою на мост[57], которой ныне безумные убиваются, утеху творят бесам.
Повесть временных лет. Ч. II. М.-Л., 1950. С. 159–160.
О истории, что о начале Русской земли и создании Новгорода… (XVII в.)
Старший же сын того князя Словена Волхов, бесоугодник и чародей, лютый среди людей, тогда бесовскими ухищрениями видения творя многие, превращался в лютого зверя крокодила, и преграждал в той реке Волхове путь водный, и не покорявшихся ему одних пожирал, других, выбрасывая, топил. Из-за этого люди, тогда невежды, Богом сущим того окаянного нарицали и громом или Перуном называли, ибо белорусским языком гром «перун» именуется. Поставил же он, окаянный чародей, ради ночных видений, для бесовского собрания городок малый на месте некоем, называемом Перынь, где и Перун стоял. И баснословят об этом Волхве невежды, говоря: в бога сей окаянный превратился.
Наше же христианское истинное слово, неложным испытанием много испытанное, известилось о сем окаянном чародее Волхве, что он зло разбит был и удавлен бесами в Волхове, и чарами бесовскими окаянное его тело несено было вверх по той реке Волхову и выброшено на берег против волховного городка его, что ныне зовется Перынь. И со многим плачем тут невеждами погребен был окаянный, с великой тризной поганской, и могилу насыпали над ним весьма высокую, по обычаю поганых. И по трех днях после окаянного того тризнища просела земля и поглотила мерзкое тело крокодилово, и могила его просыпалась с ним на дно адово, так что и поныне, как говорят, след ямы той не наполнился.
Гиляров А. Предания начальной русской летописи. М., 1878. С. 17.
Слово о полку Игореве.
О Боян, соловей старого времени! Как бы ты эти походы воспел, скача, соловей, по мысленному дереву, летая умом под облака, свивая славу обеих сторон этого времени, рыская тропой Трояновой[58] через поля на горы Или так было воспеть, вещий Боян, Велесов внук .
Встревожился див, кличет на верху древа, велит послушать земле незнаемой — Волге, и Поморью, и Посулью, и Сурожу, и Корсуни[59], и тебе, Тмутараканский истукан!
- Это ветры, Стрибожьи внуки, веют с моря стрелами на храбрые полки Игоревы.
Тогда, при Олеге Гориславиче[60], сеялись и росли усобицы, погибала жизнь Даждьбожьего внука, в княжьих крамолах век людям сократился.
Встала Обида в силах Даждьбожьего внука, вступила девою на землю Трояню, всплескала лебедиными крыльями на синем море у Дона, плеща, утопила обильные времена.
А Игорева храброго полка не воскресить! По нему кликнула Карна, и Желя поскакала по Русской земле, жар людям бросая из пламенного рога.
На седьмом веке Трояновом бросил Всеслав жребий о девице, любой себе…
Всеслав-князь людей судил, князьям города давал, а сам в ночи волком рыскал, из Киева добегал до петухов к Тмутаракани, великому Хорсу волком путь перебегал.
Слово о полку Игореве. М.-Л., 1950. С. 11–12,14—17, 25–26.
Слово св. Григория, раскрытое в толкованиях, о том, как, сперва язычниками будучи, народы кланялись идолам и требы им клали; то и ныне творят (XI–XII вв.).[61]
Паисиевский список (XІV в.). От тех [почитателей Озириса] приучились халдеи, начали требы им творить, Роду и рожаницам, порождению проклятого бога Осира. Откуда и приучились эллины класть требы Артемиду и Артемиде, т. е. Роду и [двум] рожаницам. Так же и египтяне. Так же и до славян дошло это слово, и те начали требы класть Роду и рожаницам прежде Перуна, бога их, а прежде того клали требу упырям и берегиням. По святом Крещении Перуна отвергли и к Христу-Богу пришли. Но и ныне по окраинам молятся ему, проклятому богу Перуну, и Хорсу, и Мокоши, и вилам, и то творят тайно. Этого не могут лишиться — проклятого ставления второй трапезы, названной «Роду и рожаницам» .
Новгородско-Софийский список (XV в.). Тем же богам требу кладут и творят и славянские народы: вилам и Мокоши-Диве, Перуну, Хорсу, Роду и [двум] рожаницам, упырям и берегиням, и Переплуту, и, вертясь, пьют в честь его из рогов. И Огню Сварожичу молятся, и навьям баню топят и Мокошь чтут. Чреву служащие попы установили прикладывать [тропарь] Рождества Богородицы к рожаничной трапезе. И недели день, и кланяются, написав жену, в человеческом образе тварь.
Чудовский список (XV в.). Веруют в упырей и младенцев, почитают мертвых. А другие под овином и в хлевах скотских молятся, как язычники , и скотному богу, и попутнику, и лесному богу, и спорыньям, и Спеху[62]. Эти не только бога знают, но и христианами себя называют, а горше язычников дела творят, да примут горше их муку .
Гальковский Н. Борьба христианства с остатками язычества в Древней Руси. Т. II. М., С. 17–25.
Слово некоего христолюбца и ревнителя по правой вере (XI в.).
Как Илья Фесвитянин, заклавший иереев и жрецов идольских числом 300 , так и этот[63] не может терпеть христиан, двоеверно живущих, верующих в Перуна и Хорса, и в Мокошь, и в Сима, и в Регла, и в вил, которых числом 30[64] сестер, как говорят невежды, и мнят их богинями, и так кладут им требы, и кур им режут. И много молятся; зовут его Сварожичем . Не только же невежды то творят, но и ведающие, попы и книжники. Если того не творят ведающие, то пьют и едят молебную ту еду; если ж не пьют и не едят, то видят деяния их злые; если же не видят, то слышат и не хотят их поучить. Если бы кто и хотел научить, то прочий невежды не дадут зависти ради, и на убийство покушаются.
