Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 63
Очень любивший флот государь тоже считал вопрос этот весьма существенным и постоянно вел о нем переговоры с папа, входя в это дело до мелочей. Государь винил морского министра адмирала Воеводского в неумении говорить с членами Государственной думы и, как мне говорил папа, неоднократно спрашивал совета, кого бы назначить вместо него. При этом государь упомянул раз, что он знает одного лишь адмирала, который сумел бы найти с Государственной думой общий язык и воссоздать флот России, – это бывший наместник на Дальнем Востоке адмирал Алексеев.
– Но к сожалению, – прибавил государь, – общественное мнение слишком возбуждено против него, хотя он решительно не виноват в неудачах нашей последней несчастной войны.
Слушая нескончаемые, ни к чему не приводящие споры членов Думы, товарищ морского министра адмирал Григорович начал по собственной инициативе постройку четырех дредноутов.
Время проходило, для дальнейшей постройки броненосцев надо было узаконить кредиты, а споры все продолжались. Все это очень волновало папа, и я помню, каким он себя почувствовал счастливым, когда, наконец, ему удалось убедить большинство Государственной думы встать на его сторону.
Но не менее близко к сердцу папа лежал и вопрос о введении земства в юго-западном крае. Дело это было почти так же дорого моему отцу, как и проводимая им хуторская реформа. Он видел будущее величие России как в самоуправлениях, так и в хуторском хозяйстве, и обе эти мысли были взлелеяны моим отцом еще с юношеских лет. Он мечтал о самоуправлении, когда служил в северо-западном крае, но окончательно убедился в целесообразности его во время своего губернаторства в Саратове, где земство играло такую видную роль.
Хотя моему отцу и приходилось вести с саратовским земством непрерывную и очень не легкую борьбу, он все-таки считал земство необходимым фактором в жизни государства. По его мнению, антагонизм земства и правительства представлял собой лишь уродливое явление смутных 1905–1906 годов, и считал, что эта борьба должна прекратиться по мере оздоровления России.
Одновременное введение земства и в северо-западном крае отец мой считал невозможным, вследствие местных условий. Юго-западный край в крестьянской массе был русским, и, хотя там было много помещиков-поляков, при выборах по куриям это делу не мешало. Не то было в северо-западных губерниях, где крестьяне в большинстве литовцы или поляки, а помещики почти исключительно поляки. Чтобы выйти из этого положения, отец мой решил заселить этот край известным количеством русских крестьян, для чего Крестьянский банк начал покупать помещичьи земли и парцеллировать их между русскими крестьянами. Этим маневром мой отец хотел создать необходимое число русских выборщиков. Папа говорил, что, если провести земство без проведения предварительно этой меры, в результате будет введение польского языка на заседаниях и объединение революционно настроенных против России элементов. Рассчитывал отец на то, что процедура заселения части земли северо-западного края продолжится около трех лет, после чего край будет готов к введению в нем самоуправления. Пока же стояло на очереди проведение земства в юго-западном крае.
С горячим интересом следили мы за ходом этого столь близкого моему отцу дела и по газетам и по письмам близких.
В Государственной думе законопроект о земстве прошел гладко. Мы радовались исполнению заветного желания папа, считая, что дело это теперь решенное, как вдруг совершенно для всех неожиданно доходит до нас весть о том, что Государственный совет законопроект провалил.
Конечно, ничего другого, как подать в отставку, в данном случае моему отцу не оставалось, что он и сделал.
Все подробности этого дела мы узнали несколько позже лично от моего отца, а в эти тревожные дни, проводимые вдали от моих, мы знали лишь, что папа подал в отставку и что отставка эта, очевидно, принята, раз три дня нет никакого ответа на его прошение. На четвертый день оказалось, что мой отец остается на своем посту, но, не успели мы ничего узнать по этому поводу, как получаем телеграмму следующего содержания: «Можете ли принять двоих мужчин? Приедут в своем вагоне». Не трудно было, конечно, сразу догадаться, что идет речь о папа и об одном из его чиновников особых поручений, всегда его сопровождавшего, и легко, конечно, понять и то, до чего мы были счастливы, что мой отец выбрал именно наш дом для отдыха после пережитой тяжелой недели.
Приготовив возможно уютно комнаты для моего отца, мы поехали встретить его за две станции от нас.
Помню я, как сегодня, как я вошла в вагон папа, и какое удивленное (он не ждал нас уже здесь) и радостное лицо он поднял ко мне.
Это были одни из самых счастливых дней, проведенных нами вместе. По дороге до нашей станции мой отец успел подробно рассказать нам обо всем пережитом за последнее время.
Оказывается, уже после того, как законопроект о земстве провалился в Государственном совете, стало известно, что накануне его разбора два крайне правых члена Государственного совета, Трепов и Дурново, были приняты государем, которого они сумели убедить в том, что введение земства в юго-западных губерниях гибельно для России и что депутация от этих губерний, принятая государем, состояла вовсе не из местных уроженцев, а из «столыпинских чиновников», говорящих и действующих по его указаниям.
Не переговорив по этому делу с премьером, государь на вопрос Трепова, как им поступить при голосовании, ответил: «Голосуйте по совести».
Результатом этой аудиенции и был провал законопроекта в Государственном совете, повлекший за собой и прошение об отставке моего отца.
Не получая три дня никакого ответа на поданное прошение, папа считал себя в отставке, как на четвертый день он был вызван в Гатчину вдовствующей императрицей. Об этом свидании мой отец рассказывал с большим волнением, такое глубокое впечатление произвело оно на него.
Входя в кабинет императрицы Марии Федоровны, папа в дверях встретил государя, лицо которого было заплакано и который, не здороваясь с моим отцом, быстро прошел мимо него, утирая слезы платком. Императрица встретила папа исключительно тепло и ласково и сразу начала с того, что стала убедительно просить его остаться на своем посту. Она рассказала моему отцу о разговоре, который у нее только что был с государем.
– Я передала моему сыну, – говорила она, – глубокое мое убеждение в том, что вы одни имеете силу и возможность спасти Россию и вывести ее на верный путь.
Государь, находящийся, по ее словам, под влиянием императрицы Александры Федоровны, долго колебался, но теперь согласился с ее доводами.
– Я верю, что убедила его, – кончила императрица свои слова.
В самых трогательных и горячих выражениях императрица умоляла моего отца, не колеблясь, дать свое согласие, когда государь попросит его взять обратно свое прошение об отставке. Речь ее дышала глубокой любовью к России и такой твердой уверенностью в то, что спасти ее призван мой отец, что вышел он от нее, взволнованный, растроганный и поколебленный в своем решении.
Вечером того же дня, или, вернее, ночью, так как было уже два часа после полуночи, моему отцу фельдъегерь привез письмо от государя. Это было удивительное письмо, не письмо даже, а послание в шестнадцать страниц, содержащее как бы исповедь государя во всех делах, в которых он не был с папа достаточно откровенен. Император говорил, что сознает свои ошибки и понимает, что только дружная работа со своим главным помощником может вывести Россию на должную высоту. Государь обещал впредь идти во всем рука об руку с моим отцом и ничего не скрывать от него из правительственных дел. Кончалось письмо просьбой взять прошение об отставке обратно и приехать на следующий день в Царское Село для доклада.
Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 63
