Теперь в Европе мы видим оживление забытого имени военного философа и попытки вновь разобраться в оставленном им крупном наследии. Опубликование двух писем, составляющих содержание этой брошюры, и постоянное мелькание имени Клаузевица в послевоенной полемике немцев и всего мира достаточно иллюстрируют это оживание казалось бы прочно забытых идей.
Для нас в наши дни особенно полезно вспомнить Клаузевица. Пережив мировую и гражданскую войны, духовно разъединив их, как что-то глубоко различное, в результате не изучая и не изучив ни ту, ни другую, мы так же, как это было в годы после Наполеона, плывем на ладье фраз, гипотез, строительства теорий, хотя мы и называем их иными именами. Мы не имеем помощи и сдерживающих рамок со стороны прочно установленного исторического факта, единственного и лучшего фонаря для военных анализа и обобщений. «А где же тактика гражданской войны? — с ядовитой назидательностью спрашивает по этому поводу А. А. Свечин, — где документы и впечатления с полей сражения? Что там происходило в действительности? Деловая атмосфера стремится найти точное отражение в цифрах — ширина фронта, количество бойцов, количество пулеметов, количество израсходованных патронов, потери, результат действия нашего огня, точные даты и т. д.». Где эти цифры и указания? Фактов действительно нет, но зато сколько методов, сколько исписанных инструкций, наставлений, методических соображений, методических же программ и т. д. Если бы только боевая подготовленность определилась количеством потребляемой на военные занятия бумаги, нам пора бы двигаться походом на весь мир.
В такие-то дни теоретических фантазирований и резонерства, оторванных от почвы строгого факта, вспомнить заветы и мысли Клаузевица сугубо полезно. Не только вспомнить, но и усвоить его глубокое уважение к военной истории, как «единственному пути, ведущему к цели», его насмешки над резонерством, как делом полезным «для упражнения в логике и остроумии», но мутящем лишь военное мышление, его постоянный рецепт искать «прямую неприкрашенную истину, простого сопоставления причин и следствий» и т. д.
Сказанным выше мы лишь старались подтвердить уже сказанное редакцией о полезности изданной брошюры. Мы не будем входить в большое рассмотрение ее содержания, отражающего блестящие стороны дарования Клаузевица, но и некоторые, правда, его недочеты. Пусть читатель сам их оценит, внимательно прочитав, скорее проштудировав мысли Клаузевица, изложенные в письмах к своему другу. Но нам бы хотелось указать на одну-две стороны военного миропонимания Клаузевица. Как ни велик был его ум и как ни широка его научная платформа, он не мог видеть дальше тех пределов, за границей которых может прозревать лишь гений. Основной догмат Клаузевица сводился, как известно, к формуле, что «война представляет собой не что иное, как продолжение политических стремлений другими средствами». Эту мысль философ проводил упорно и систематично, доводя политическое влияние до сфер «крупного военного акта», т. е. до сражения. Но какое содержание Клаузевиц влагал в слово «политика»? Судя по его словам о политическом состоянии стран или взаимоотношении государств, по его сопоставлению Наполеона-узурпатора, достигшего невероятного могущества при помощи своего рода непрерывной азартной игры, с Фридрихом, управлявшим «настоящей наследственной вотчиной» и т. д., круг идей Клаузевица, связанных с понятием политики, не шел далее объема знаний дипломатов старого времени, сводивших динамику политических сил к военному могуществу страны, личности властителя, учету придворных течений и разве только еще к учету торговых интересов. В этом круге идей мы не находим не только экономических сторон жизни в их современном объеме и императивном нажиме, но и барометра общественных течений, так или иначе влияющих на политику. Как бы удивился Клаузевиц, поднявшийся из гроба и наблюдающий наши дни, когда он увидел бы очень печальный облик Вильгельма во время войны, столь импозантного до нее; неугомонно бушующий как морской прибой, то поддерживающий, то разрушающий темп войны голос масс; деспотически вторгающиеся в мир войны капризы и веления экономики. Нам почти очевидно, что столь широкая политика была чужда пониманию Клаузевица, хотя основная идея его о влиянии политики остается непреложной.
То же самое придется сказать и о его понимании стратегии. Он совершенно ясно представлял себе, что идея громовых ударов и скоротечного завершения войны не является единственной исчерпывающей формой воевания; он упрямо боролся против одинокого фетиша стратегии сокрушения, говоря о возможности более скромных задач, о стратегии ограниченных достижений (целей) и твердил, что и эта форма войны заслуживает названия военного искусства. Как видим выше, исторический ход военных событий XIX века затуманил эту прозорливую мысль, практически и грандиозно возрожденную лишь на наших днях на платформе гигантского состязания народов. Но и в этом случае, по-видимому, Клаузевиц не доводил своей мысли до исчерпывающей глубины и, кажется, свою стратегий) ограниченных целей не отождествлял с современной стратегией изнурения, т. е. той ее формой, которая в конечном результате все же ведет к разгрому врага, но лишь расчлененному на частные сокрушающие или пассивные этапы. В этом случае мы затрагиваем чисто теоретический вопрос, интересный лишь, как научно-историческая справка.
В заключение добавим, что перевод интересной брошюры сделан очень прилично, а примечания редактора, крупного знатока Клаузевица, прекрасно дополняют и поясняют некоторые места, которые без указанных примечаний рисковали остаться читателю неясными.
Белозёров В. К
Судьба учения Клаузевица на его родине
В поисках ответа на вопросы, поставленные войной
В 1924 г., завершая работу над рукописью «Жизнь и труды Клаузевица», Андрей Евгеньевич Снесарев писал, что «…влияние великого военного философа в Германии и поныне является всемогущим». Всегда ли так было до и после той эпохи, о которой писал Снесарев?
Наряду с этим более семи десятилетий назад талантливый единомышленник и близкий друг Снесарева Александр Свечин отмечал: «Уже в течение столетия знакомство с Клаузевицем как гениальным военным теоретиком является во всех армиях признаком хорошего тона. Но из сотни поклонников Клаузевица едва ли один читал его капитальный труд, а девяносто девять довольствовались, благодаря краткости и легкости изложения, более ранним трудом — „Важнейшими принципами войны“, представляющим дополнение к курсу лекций, читанных кронпринцу»[353].
Однако подобное заключение вряд ли можно отнести к родине самого Клаузевица, Германии: известно, что даже для «полубогов» прусского Генерального штаба, созданного графом Мольтке, знание основных положений трудов немецкого классика было обязательным. Как отмечено в комментарии редакции к восьмой части книги «О войне», «…глава IX, посвященная плану войны, представляет основу, из которой исходили все оперативные проекты прусского Генерального штаба, начиная с Мольтке старшего и до Шлиффена включительно»[354]. В трудах практически всех военных деятелей Германии того периода — за редким исключением — идеи Клаузевица в том или ином виде присутствуют.
