Выступления было не избежать. Естественно, конгресс снова обратился к Ганди. Уже в октябре 1940 года началась кампания «индивидуального гражданского неповиновения». На самом деле это было мощное движение нравственного протеста, чисто гандиевский метод борьбы, объединявший моральные принципы и революционную политику, отказываясь ставить противника в тяжелое положение, то есть подрывать военную оборону массовыми акциями. В его инструкциях сатьяграхам, о которых, как обычно, он поставил в известность вице-короля, уточнялось, что нельзя досаждать властям.
В середине ноября перешли ко второму этапу. Несколько тщательно отобранных людей, ученики и представители общественности, прошедшие испытание и получившие разрешение принести себя в жертву, нарушили какое-либо официальное предписание. Они были арестованы и брошены в тюрьму, 400 членов конгресса оказались за решеткой: Неру, приговоренный к четырем годам, Пател, Раджагопалачари, Азад (председатель конгресса)… В мае 1941-го движение постепенно расширилось, уже 25–30 тысяч мужчин и женщин гнили в тюрьме из-за гражданского неповиновения. Однако, повинуясь Ганди, Индия сохраняла спокойствие. На самом деле эффект от движения был небольшой, по словам госсекретаря Эймери, оно было «вялотекущим и безынтересным».
В декабре 1941 года случился Перл-Харбор, началась война в Тихом океане. За несколько дней до этого власти выпустили на свободу множество узников — неадекватный, недостаточный жест доброй воли.
Война приближалась к Индии. Теперь она затрагивала ее напрямую. 15 февраля 1942 года пал Сингапур. Малайзия, Бирма… Японцы напрямую угрожали востоку и западу страны. Опасность происходила не столько от союза индийских националистов с японцами (который был заключен, когда Субхас Чандра Бозе, националист-диссидент, набрал Индийскую национальную армию из индийских солдат, захваченных в плен в Малайзии, чтобы сражаться на стороне Японии), сколько от апатии, уныния индийского народа, его неспособности сопротивляться, если враг ступит на его землю, — в те дни такая опасность казалась реальной. Зимой 1941/42 года положение союзников стало таким же критическим, как в 1940-м, во время поражения Франции. Часть конгресса снова захотела объединить силы с британцами. И снова встретила принципиальный отпор. Ганди во второй раз «оказался неспособен отказаться от своей аксиомы ненасилия, — пишет Неру. — Близость войны была для него вызовом, испытанием его убеждений»[263]. Моральная поддержка — да, но деятельная помощь в насильственном конфликте — нет, он этого не может. (Однако в месяцы перед августом 1942 года Ганди, «измучившись умственно и духовно», все же дал согласие на участие конгресса в войне.)
Тем временем ход войны заставлял английское правительство пересмотреть свои позиции. В марте 1942 года Черчилль под напором Рузвельта, но главное, молниеносного продвижения японских войск отправил в Индию сэра Стаффорда Криппса[264] — лейбориста, спикера палаты общин, — чтобы предложить индийцам после войны статус доминиона вместе с другими посулами и обещаниями, например, возможности для любой индийской провинции, не принимающей новую конституцию, сохранить нынешние условия (это положение истолковали как поощрение к созданию Пакистана).
Ганди вызвали телеграммой. Он прочел ее и посоветовал Криппсу улететь обратно первым же самолетом. Неру же почувствовал себя «глубоко подавленным». Утверждая принцип самоопределения, предложения Лондона «побуждали все феодальные реакционные и социально отсталые группы требовать отделения». Значит, реорганизация пройдет на фоне сепаратизма и все насущные проблемы — экономические и политические — будут задвинуты на задний план. Этим документом прикрывалась «стойкая вековая политика британского правительства: вызвать раскол в Индии и поощрять все факторы, противящиеся национальному росту и свободе»[265].
В августе 1940 года предложения Линлитгоу побудили Джинну упорствовать в своей политике сепаратизма, и предложения 1942-го действовали в том же духе: Пакистан, призрачный проект, становился политически осуществимым.
Переговоры между Стаффордом Криппсом, вице-королем и индийскими лидерами об обороне Индии окончились провалом. В последнем письме председателя конгресса значилось: «Мы убеждены, что, если бы британское правительство не проводило политику, поощряющую беспорядки, мы были бы способны… объединиться». А в завершение письма говорилось, что это правительство «больше заботится о том, чтобы продлить как можно дольше свое господство в Индии и с этой целью разжигать разногласия в стране, чем о действительной обороне Индии от грозящего ей нападения и вторжения»[266].
По возвращении в Англию сэр Стаффорд Криппс уверял, что в провале переговоров повинен Ганди из-за его непримиримости. Ложное обвинение: Ганди с самого начала высказал свое мнение, но ему пришлось уехать из Дели, так что он не участвовал в переговорах.
«Свободная Индия»
«На нас гигантскими шагами надвигались несчастья и катастрофы, а Индия была бессильна и бездеятельна, мрачна и угрюма, поле битвы враждебных и чуждых сил»[267]. Неру даже желал, чтобы японцы напали на Индию, устроив ей хорошую встряску, дабы вывести из «могильного покоя», навязанного ей Великобританией. Лучше умереть, чем влачить жалкое существование безо всякой надежды: «Там, где наши могилы, там и воскрешение».
Какую положительную цель преследовала эта война? К какому будущему она вела? И какая судьба уготована Индии? «Призрак насилия, который таился в глубине западной психологии, в конце концов пробудился и осквернил человеческий дух», — написал Тагор перед смертью. «Раньше я думал, что живительные родники цивилизации брызнут из сердца Европы. Но сегодня… эта уверенность рухнула». Рухнула вера в Европу: Индия, озлобленная и недоверчивая, была парализована, запуталась в своей публичной и политической деятельности, тревожилась о будущем; «тиски сжимались со всех сторон». И чувство отчаяния нарастало.
Тем временем Ганди написал ряд статей. Он почувствовал, от чего страдает народ, его апатию и подавленность, и восстал против этого состояния. Пусть признают свободу Индии, или начнется открытый мятеж. «В этом требовании не было ничего нового… но появилась новая срочность, новый огонь в словах и речах Гандиджи. И дыхание действия». И вдруг настроение в стране резко переменилось, перейдя от мрачной пассивности к крайнему возбуждению, лихорадочному ожиданию. Высвобожденные словами Ганди события, так долго удерживаемые в узде, теперь сменялись с невероятной быстротой. «Был ли Ганди прав или виноват, ясно одно: он четко выразил чувства народа». В этот критический момент он принес самую большую из жертв: «Его любовь к свободе Индии и свободе всех других эксплуатируемых народов превзошла даже веру в ненасилие». Значит, он решил поддержать резолюцию — в умеренном варианте, составленном Неру, — о том, что «главной задачей временного правительства свободной Индии станет привлечь все ресурсы страны к борьбе за независимость и широко сотрудничать с Объединенными Нациями, чтобы обеспечить оборону Индии при помощи всех сил, вооруженных и иных, находящихся в ее распоряжении»[268].
