Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 72
Старшина Титоренко Александр Иванович воевал механиком-регулировщиком в батарее. В боях под Краковом ему оторвало обе ноги. Мы его, полуживого, погрузили на трансмиссию самоходки и отправили в тыл, в госпиталь. Поскольку о нем ничего не было известно, то в журнале боевых действий записали, что Александр Титоренко погиб в бою под Краковом. Когда я служил начальником штаба Прибалтийского военного округа, я получил письмо от Александра Ивановича, в котором он описал все, что с ним произошло. Он после ранения года два лечился в госпиталях. Первая жена его оставила, он женился второй раз. В Белгороде окончил юридический факультет и потом длительное время работал народным судьей. Умер в конце января 1993 года.
– Сергей Александрович, а как кормили на фронте?
В 1941–1942 годах пищи не хватало, особенно в училище. Пайки хорошие были, но нагрузка была очень большой – целый день в поле. Да и одеты мы тогда были плохо – нам в училище дали обмундирование, бывшее в употреблении, перешитое. На фронте уже гораздо лучше было.
– Трофеи брали?
Я не брал. Желание что-то привезти для своей девушки было, но так и не взял. Однажды в Миколуве я зашел в дом, а там стоял незакрытый чемодан, видимо, немец хотел убежать, а на столе лежал фотоаппарат. Вот его я и взял. Потом, в конце войны, мы много снимков сделали этим фотоаппаратом. Так что, когда я вернулся, у меня, кроме «вальтера» и фотоаппарата АГФА, ничего не было.
В Гжанове, западнее Кракова, наткнулись на кожевенный завод. Зашли на склад, а там кожа – и черная, и желтая, и голубая. Я взял пару рулонов и положил на трансмиссию, а старший лейтенант Смирнов полную летучку набил. Говорит:
– Половина твоя, а половина моя.
В Миколуве из этой кожи командир полка пошил себе кожаное пальто, а я сапоги с кантом – у меня до того были кирзовые.
– С женой вы познакомились на фронте?
Да, в декабре 1944 года. Я по легкому ранению был отпущен командиром полка в Киев. Я зашел в гости к двоюродной сестре 17 декабря, а 18-го я уже должен был ехать на фронт. Там я познакомился с дочерью ее мужа. Мы стали переписываться, а после войны поженились.
– Как узнали о Победе?
Моя батарея была на марше. В Шепенковице узнали, что война кончилась. Но пошли дальше, вошли в Градей-Кралевский. Это уже было через день или два после окончания войны. Нас очень тепло встретили чехи. На площадь высыпал народ, обступили нас, обняли. Меня и моих офицеров пригласили в дом, налили коньяк.
В 1978 или 1979 году, когда я инспектировал Центральную группу войск в Чехословакии, я и мой помощник по разведке заехали в Градец-Кралевский, в комитет по дружественным связям с Советским Союзом. Я им рассказал об этом эпизоде, мне предложили на эту площадь съездить. Приезжаю, смотрю – стоит дом, похожий на тот, в который меня пригласили, но когда мы зашли, то выяснилось, что тех, кто в 1945 году там жил, уже нет.
Матусов Григорий Исаакович
(Интервью Григория Койфмана)
В мае 1941 года я пришел в свой военкомат города Артемовска и поинтересовался, почему меня так долго не забирают в армию, большинство моих сверстников 1922 г. р. уже призваны, а я до сих пор остаюсь гражданским. Я же был активным комсомольцем, работал с 14 лет, и мне, как патриоту Советской Родины, было стыдно не служить в РККА. И через пару дней пришла повестка на призыв – 17/5/1941.
Мать устроила у нас дома небольшие проводы, пришли мои товарищи: Вася Большаков, Гриша Чудный и Петя Лященко, другие ребята, а на станции меня провожали мать с отцом. Призывников разместили по вагонам, мы простились с родными, и поезд тронулся в путь, оставляя позади Донбасс. В моем отделении вагона оказалось два Николая, и по их разговорам я быстро понял, что оба они призваны в армию сразу после освобождения из мест заключения. Старшему Николаю лет тридцать, фамилия его была Буслаев, но по национальности он был татарином, а второй «уркаган» был помоложе. На каждой остановке они выбегали на перрон, возвращались с бутылками и всю дорогу пили водку и безбожно матерились, проклиная тех, кто «забрил» их в армию. Через пару дней пути мы увидели вдали белые пески, и «старший» Николай, с верхней полки увидев вдали «белую землю», сказал, что нас везут в Сибирь, и начал ругаться со своим младшим тезкой, мол, как это? В Сибири они уже сидели, и снова туда их везут? И он, мол, не согласен.
Я молча слушал их перебранку, мне было все равно, где придется служить. Выгрузили нас в городе Ново-Хоперск Воронежской области и строем повели в часть. Навстречу едет подвода с солдатом. Мы кричим ему:
– Ноги подыми! – Он поднял одну ногу, мы увидели на ней кирзовый сапог и обрадовались, что с обмотками мучиться нам не придется. Но пришли в часть, нас переодели в красноармейское обмундирование, выдали армейские ботинки и… обмотки, которые мы назвали «гусеницами». Свои «гражданские» вещи нам приказали сложить в вещмешки и чемоданы и сдать. Нас сводили в баню, остригли наголо. Ботинки мне достались на три размера больше, других не было, и я к тому же слишком туго намотал обмотки, но от ощущения гордости, что я наконец-то в рядах Красной Армии, у меня все оттаяло в душе. Выяснилсь, что мы попали в новый формируемый артиллерийский полк на конной тяге, часть № 1894, и вскоре нам приказали построиться. К нам вышел командир полка, невысокого роста шустрый майор, и приказал:
– Сапожники, повара и портные, два шага вперед!
Оба Николая стали ругаться, кому из них «выходить в повара», и «старший» Николай просто вытолкнул вперед из строя своего «младшего товарища». На призыв майора отозвался еще ряд новобранцев, а нас, «не обладавших блатными специальностями», повели в большой пакгауз, где находились наши казармы. Стояли рядами раскладушки с постельными принадлежностями. Мы разместились, и так началась моя служба. Незадолго до моего призыва из армии демобилизовался мой старший брат Лева, который советовал по прибытии в часть сразу написать заявление с просьбой о направлении в военное училище, но сказал:
– Примут тебя в училище или нет, это вопрос, но, пока суд да дело, это займет время службы.
И на второй день я подал просьбу о направлении меня в танковую командирскую школу. Пока ждал ответа, «впрягся в армейскую лямку». Направляют на дежурство по конюшне, а я в этом деле мало что понимал, я ведь был городской парень. Один сержат мне приказывает: «Сделай это!», другой – «Сделай то!», распоряжение, отменяющее первое, и я решил вообще ничего не выполнять, за что сразу схлопотал внеочередные наряды, и, находясь при конюшне, давал лошадям сено, водил их на водопой на протекающую в песках небольшую речушку Хопер. Меня определили во взвод управления дивизиона, комсоргом которого был немец по фамилии Майер. Люди в формируемый полк прибывали постепенно, было много новобранцев с западных областей, присоединенных к СССР в 1939–1940 годах, они плохо говорили по-русски, а в начале июня к нам привезли «приписников», взрослых семейных мужиков, призванных из запаса. Один из них, бравый тамбовский дядя лет сорока от роду, стал командиром нашего отделения. Начались полевые занятия, мы уходили в поле со стереотрубой, шли мимо железной дороги и видели, как по ней часто, на открытых платформах, везут на восток семьи, «гражданских», и бойцы-приписники говорили нам, молодым, что это ссылают в Сибирь «бессарабцев» и «прочих западников».
Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 72
