В то время Пегги приютила Макса Эрнста, которого она вырвала из лап нацистов. Позже он женился на ней. Он иногда гостил у нас, не говоря ни слова о счастье или несчастье; как и ты, он был печален.
Я помню, как ты однажды – предпочитая не принимать много гостей одновременно – предложил Максу Эрнсту:
– Если вы один, приходите к нам завтра вечером.
– Я иду к Сент-Эксам, он пригласил исключительно мужчин, из женщин там будет только его жена; он уходит на войну и беспокоится, как она останется одна в Нью-Йорке.
Я никогда не жаловалась на одиночество, приближение которого я предчувствовала. Как и грядущую печаль. Ты должен был уехать, я это знала. «Мне надо подставить себя под пули, мне надо омыться, почувствовать себя чистым в этой дурацкой войне». Это твои слова.
Перед отъездом Тонио дрессировал нашего бульдога. Он выдувал мыльные пузыри, а собака хлопала их о белоснежные стены дома Греты Гарбо.
– Когда я вернусь, – говорил Тонио, – когда я увижу вас с бульдогом, он меня не узнает, но я не буду его за это наказывать. Я просто начну пускать мыльные пузыри, и он поймет, что вернулся его хозяин.
28 «Я ухожу на войну…»
Ах, Тонио, любимый мой, как ужасно быть женой военного! Тонио, любовь моя, дерево мое, муж мой, все решено бесповоротно: вы уезжаете. Знаете, Тонио, вы ведь еще и мой сын… Я знаю, что вы виделись перед отъездом с одной женщиной и сказали ей: «Тереза, я не буду вас целовать, потому что хочу до конца войны пронести на своих губах губы моей жены и ее последний поцелуй». Ты сжимал меня в объятиях, прощаясь со мной перед отлетом в Алжир, и твой голос до сих пор звучит у меня в ушах. Я слышу его, как стук своего сердца. Слышу его и по сей день.
– Не плачь, неизведанное – это всегда прекрасно. Я иду сражаться за родину. Не смотри на мои глаза, ведь я плачу от радости, что буду выполнять свой долг, и от печали из-за твоих слез. Я благодарен небу за то, что у меня есть сокровища, которые я оставляю: мой дом, мои книги, моя собака. Ты сохранишь их для меня.
Каждый день ты будешь писать мне по две, по три строчки, увидишь, это будет совсем как телефонный разговор, и мы не расстанемся, потому что ты навечно моя жена, и мы будем вместе оплакивать череду дней, что мы проведем в разлуке, не глядя вместе на одни и те же вещи.
Девочка моя, не плачь, или я тоже разрыдаюсь. Я кажусь сильным, потому что я высокий, но я сейчас потеряю сознание, и тогда, если сюда заглянут мой командир или мой генерал, они не смогут гордиться таким солдатом!
Лучше поправь мне галстук. Дай мне платочек, я буду писать на нем продолжение «Маленького принца». В конце сказки Маленький принц подарит этот платок принцессе. Ты никогда больше не будешь розой с шипами, ты будешь идеальной принцессой, которая всегда ждет Маленького принца. И я посвящу эту книгу тебе. Я не могу утешиться, что я не посвятил ее тебе. Я уверен, что, пока меня не будет, наши друзья позаботятся о тебе. Когда я здесь, они предпочитают мое общество, и мне это нисколько не льстит. Те, кто любит во мне знаменитость, огорчают меня. Тех, кто будет с тобой нелюбезен, я забуду. Жена моя, когда я вернусь, мы будем жить вдвоем, окруженные только самыми сердечными, настоящими друзьями. Только ими.
Ах, как бы мне хотелось подольше полежать рядом с тобой, не говоря ни слова, сейчас мне в голову неожиданно приходят образы из детства… Но надо идти… Сколько времени?
– Тонио, ты разрываешь мне сердце. Ты просишь меня быть любезной с теми, кто остается. С тех пор как ты получил разрешение уехать, ни один из твоих друзей и не подумал – даже в шутку! – удержать тебя, объяснить тебе, что скоростным самолетам нужны очень молодые летчики. Я прощаю им их малодушие, потому что они искренне любят тебя, они считают тебя своим, человеком, идущим на войну, способным воевать, а это именно то, что тебе нужно. Тебе это необходимо.
– Любовь моя, не ополчайся на весь мир. Все, что ты говоришь, правда.
– Да, я знаю, лучше объяснить тебе, как я упаковала твои вещи.
– Ой, только не надо советов… Ты положила мне слишком много носовых платков, булавок, таблеток и трусов, которые мне малы.
– Ты похудеешь.
– Нет уж, я предпочитаю поправиться, – смеясь, запротестовал он. – Но если я сойду с ума и перепутаю все эти таблетки, все эти витамины – прекрасная взрывоопасная смесь в тот день, когда у меня не останется хлеба, и я начну пухнуть, как удав в «Маленьком принце»! Не ревнуйте к этой стае голубей, которые в изгнании ворковали со мной по-французски и привели меня со всеми нашими друзьями к твоим дверям. Я не мог от них избавиться. Не обижай их. Любовь, у которой нет корней, шумная и липкая, и я ухожу, все кончено, когда я буду далеко, знаешь, появятся другие лица, новые друзья и даже иные голуби. Но это будет не то. Мой дом – в твоем сердце, и я поселился в нем навсегда.
– И все же я не могу принимать их с улыбкой. Твой отъезд – не праздник. И я больна.
– Ах, розочка, уже так поздно. Мне пора. Завтра или, может быть, сегодня ночью моя лодка пройдет перед нашим домом. Береги себя. Пиши мне. Даже если твои письма будут глупыми. Я сказал «глупыми» в том смысле, в котором ты часто ошибаешься в своих суждениях о людях. Не забудь, что я сказал тебе: ты более справедлива к мужчинам, чем к женщинам, ты почти ясновидящая. Ты никогда не ошибаешься в отношении мужчин, но в отношении женщин – всегда!
Наконец он ушел. Я долго еще лежала в постели как парализованная. В отчаянии. Я не могла заснуть.
Я бодрствовала, мысленно оберегала вашу подводную лодку, я не услышала ничего, однако же каждую минуту чувствовала, как вы мчитесь сквозь толщу воды, потому что вы были не там, а во мне, в самой глубине моего существа. Знаете, Тонио, вы были правы, я еще и ваша мать.
Ах, какими пустыми кажутся теперь мне наши мелкие ссоры! Как сказать вам в моем теперешнем волнении от мысли, что вы заперты на хрупкой посудине, – хотя я знаю, что вас сопровождают другие суда, – что я защищаю вас? А я уверена, любовь моя, что вы попадете в нужный порт, и я помню тот секрет, что вы прошептали мне на ухо, когда я плакала горючими слезами: «Сотките мне плащ из вашей любви, Консуэло, розочка моя, и пули меня не тронут». Я соткала вам этот плащ, дорогой. Пусть он окутывает вас вечно.
Я не пыталась, нет, не пыталась разглядеть, как вы проходите воды Гудзона. Вы сказали мне, что в любом случае я не смогу увидеть лодку из-за электрических огней, образующих фантастические отражения на стальной воде. Но вы пообещали, что в это мгновение вы в сердце своем так крепко обнимете меня, что я буду чувствовать вашу ласку всю жизнь и, если вы не вернетесь, река передаст мне силу вашего поцелуя, расскажет мне о вас.
